Отец и сын Тарковские… Арсений и Андрей. Династия, в некоторой степени отразившая культурный облик России второй половины ХХ века. Традиции и поиски нового, философские и эстетические искания… Но если фильмы режиссера Тарковского быстро стали мировым достоянием, то стихи поэта Тарковского в силу внешних обстоятельств долгое время были «светильником под спудом».
«Зимний» поэт
Говорят, что поэтом нужно родиться. Любовь к стихосложению, как правило, открывается в человеке еще в детстве. В молодые годы она уже цветет, вдохновленная первыми порывами чувств. Весна, молодость — символы творчества многих поэтов. И все же нет правил без исключений. Одно из них — русский поэт Арсений Тарковский. Его первый собственный сборник стихов «Перед снегом» вышел в свет лишь в 1962-м,
когда автору исполнилось пятьдесят пять. Как не трудно догадаться из строк, зима, снег — образ надвигающейся старости, время подведения итогов.
О Тарковском и еще некоторых его талантливых современниках, творчество которых никак не вписывалось в рамки «советской поэзии», Анна Ахматова говорила, что им не повезло со временем — родись они в другом веке, у них могли бы быть свои школы. Но сам Тарковский не слишком переживал по этому поводу; в своей непростой, полной лишений и разочарований судьбе поэт старался разглядеть светлую сторону. Страдания, которых выпало на его жизнь с избытком, стали питательной средой для его поэзии, подарив его строфам особый философский настрой, возвышенный библейский слог.
Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло.
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло.
Только этого мало…
«Счастливый человек, наверное, не может писать стихи, — вспоминал поэт. — Лучше всего мне работалось в самых трудных ситуациях. Видимо, существует какой-то странный способ аккумулирования сил перед достижением большой высоты».
Евгений Евтушенко в своей Антологии русской поэзии «Строки века» так характеризует появление сборника Тарковского в 60-х годах: «Это был триумф в московских интеллектуальных кругах. Высокая поэтическая культура Тарковского была несомненна».
«И молодости клясть не буду…»
Арсений Тарковский родился в 1907 г. в г. Елисаветграде (нынешнем Кировограде) на Украине. Тарковские — древний дворянский род. По одной версии, он уходит своими корнями в польскую шляхту, а по другой — Тарковские были в родстве с дагестанским шамхалом (правителем) Тарковским, о чем в семье Арсения сохранились какие-то полулегендарные предания. Отсюда и его интерес к культуре и традициям народов Кавказа.
Отец Арсения, Александр Карлович, в студенческие годы был членом организации «Народная воля», которая взрывала кареты с «непопулярными» министрами и монархами. Александр Карлович прошел и тюрьмы, и ссылки, но к моменту рождения сына Арсения был вполне благонадежным банковским служащим, находящимся под негласным надзором полиции. Определенных религиозных убеждений он не имел, но был творчески одаренным человеком: знал иностранные языки, делал для себя литературные переводы. Вместе с сыном он посещал вечера столичных поэтических знаменитостей: Северянина, Сологуба, Бальмонта, — которые в те годы гастролировали по Новороссии. Возможно, тогда-то в душе Арсения и зародился интерес к поэзии.
С приходом революции заканчивается относительно благополучный период в жизни семьи Тарковских. Последовавшая вскоре гражданская война приносит к ним в дом первые серьезные испытания.
В девятнадцатом году
Брата старшего убили,
И отец уже ослеп,
Всё имущество спустили,
Жили как в пустой могиле,
Жили-были, воду пили
И пекли крапивный хлеб.
Мать согнулась, постарела,
Поседела в сорок лет
И на худенькое тело
Рвань по-нищенски надела;
Ляжет спать — я то и дело:
Дышит мама или нет?
Нетрудно понять, какое отношение к правящей власти сформировалось у Арсения в результате столь резких жизненных перемен. Нужно сказать, что и в дальнейшем он не изменил своего отношения к советскому строю («никогда не писал верноподданнических паровозов», которые вывезли бы его стихи в печать), но все же он старался держаться в стороне от политики. Хотя в восемнадцать лет ему еще не хватает житейской мудрости скрывать свои мысли и чувства, или, может, в нем играет унаследованная от отца пассионарность. Но, так или иначе, в 1921 году он вместе со своими друзьями решается на «невинную шалость»: они публикуют в местной газете вызывающий акростих, из начальных букв каждой строфы которого составлялась фамилия «вождя мирового пролетариата» (Ленин). Конечно, такая «шалость» не осталась незамеченной. Всех юных «стихотворцев» арестовывает ЧК, и кто знает, чем бы кончилась эта история для Арсения, если бы ему не удалось бежать из-под ареста, когда их группу везли на суд в Николаев. Вернуться в родной дом было невозможно — Арсений отправляется странствовать. Первое время скитается по Южной Украине и Крыму, но вскоре попадает в Москву, где живет его сводная сестра по отцу.
В то время в Москве как раз открываются Высшие литературные курсы. А у Тарковского уже есть тетрадь со стихами:
У, как я голодал мальчишкой!
Тетрадь стихов таскал под мышкой,
Баранку на два дня делил:
Положишь на зубок ошибкой...
И стал жильём певучих сил,
Какой-то невесомой скрипкой…
В числе многих девушек и юношей Арсений Тарковский устремляется к дому Герцена, где и сейчас находится Литературный институт, чтобы посвятить себя служению литературе. Еще никому не известный своим творчеством, он сразу же обращает на себя внимание своей яркой внешностью. Его однокурсница, поэтесса Юлия Нейман, вспоминала: «Что он — красив, мы, первокурсницы, заметили сразу. Но своеобразие, особость этой черно-белой красоты осознавалась поздней и постепенно. Первый взгляд ухватывал только то, что могло быть присуще любому красивому брюнету: черные крылья бровей на очень белом лбу. И яркий рот. Такой яркий, что я не удержалась от вопроса: Тарковский! Вы красите губы? — В ответ он стал тереть рот рукавом пальто. Следов помады на рукаве не появилось, а губы стали еще ярче».
Во время поступления на курсы Тарковский знакомится с Георгием Шенгели, который в те времена был известным в Москве поэтом, критиком, профессором литературы. Кроме того, они с Тарковским были почти земляки. «Южное» происхождение Арсения, его талант, эрудиция настолько расположили к нему Шенгели, что он не только поселил Тарковского у себя дома, но и нашел ему достойный литературный заработок в газете «Гудок» и постепенно ввел в столичные литературные круги.
Именно в доме Шенгели состоялось знакомство Арсения Тарковского с Ахматовой. (Их дружба продлится около 20 лет, впоследствии именно Тарковский будет провожать в последний путь великую поэтессу.)
Рассказывают, что в тот вечер Анна Андреевна, заметив, что Тарковский за ее спиной рассматривает шпагу из коллекции Шенгели, громко воскликнула: «Кажется, мне угрожает опасность?» На что молодой поэт мгновенно отреагировал: «Что Вы, Анна Андреевна, я ведь не Дантес». Изящество комплимента было столь бесспорно, что Ахматова только в восхищении развела руками.
Ахматова одной из первых отозвалась рецензией на книгу «Перед снегом»: «Из современных поэтов один Тарковский до конца свой, до конца самостоятельный, “автономный”. У него есть важнейшее свойство поэта — я бы сказала, первородство».
«Для чего я лучшие годы продал за чужие слова?»
Увы, свое первородство поэта Тарковскому на некоторое время пришлось променять на «чечевичную похлебку» переводчика. Но это произошло не по его вине: стихи поэта не печатали, а надо было каким-то образом содержать себя и семью. Еще работая в газете «Гудок», он начал делать первые стихотворные переводы — получилось удачно. Дальше — больше. В СССР в 30-е годы возникает литература союзных республик. Национальные поэты стремятся перевести свои произведения на русский, что автоматически в сотни раз увеличивает их читательскую аудиторию. Тарковский становится одним из самых востребованных стихотворных переводчиков национальной поэзии. Он переводит грузинских, казахских, туркменских поэтов, много ездит по стране, встречаясь с авторами. Его тепло принимают особенно на Кавказе, где фамилия Тарковских исторически известна.
Переводил Тарковский и европейских поэтов. Так, его переводы Мицкевича многими критиками признаны лучшими наравне с пушкинскими.
О том, сколь высокого класса это был переводчик, свидетельствует и то, что однажды Тарковского вызвали в Кремль и попросили сделать переводы стихов «товарища Сталина». Стихи Сталина Тарковскому показались на удивление добротными, но он никак не мог собраться с духом и перевести их: уж слишком высока была цена ошибки. Переводчик уже готовился к худшему. Но неожиданно его снова вызвали в Кремль раньше установленного срока и попросили захватить с собой все оригиналы и черновики. Тарковский шел, понимая, что сейчас судьба от одного его слова может измениться роковым образом. Но в результате его лишь поблагодарили за работу и отпустили, даже не упомянув о выплаченном авансе. Как оказалось, Сталин передумал выпускать книгу своих стихов.
Своей переводческой работе Тарковский посвятил стихотворение, которое так и назвал – «Переводчик». Есть в нем такие строки:
Зазубрил ли ты, переводчик,
Арифметику парных строчек?
Каково тебе по песку
Волочить старуху-тоску?
Ржа пустыни щепотью соды
Ни жива шипит, ни мертва.
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова.
Возможно, что это написано с определенной долей кокетства, поскольку автор понимал, что переводческая работа, так же как и собственное творчество, требует от мастера недюжинного таланта. Но несомненно, что для Тарковского собственное творчество было первично, ему хотелось многое еще сказать, и переводческая работа только отвлекала его от чего-то главного.
«Я младший из семьи людей и птиц…»
Творчество Тарковского, в отличие от творчества большинства поэтов, довольно сложно разделить на какие-то периоды. Когда читаешь подборки его стихов, они кажутся монолитными по темам, стилю, по образному ряду. Пожалуй, лишь большие знатоки поэзии могут безошибочно отличить «раннего» Тарковского от «позднего». В ранних стихах, кажется, больше экспрессии («Нет имени блаженнее: Мария, оно поет в волнах архипелага…»); больше красок и больше звука («И ткут серебряные переборы Волоколамские колокола»). Возможно, «ровность», гармоничность поэзии Тарковского связана с тем, что автор включал в поздние сборники лишь те ранние стихотворения, что выдержали проверку временем. И все же в его творчестве есть некий «водораздел» — это война.
В сорок первом Тарковский вместе со многими поэтами и писателями эвакуируется в Чистополь, но неустанно пишет в Союз писателей заявления с просьбой отправить его в действующую армию. Наконец в 1942 г. он получает направление на фронт корреспондентом. Поэт не раз участвовал в боевых действиях, награжден орденом Красной Звезды. В боях под Витебском его ранило в ногу разрывной пулей, и в условиях полевого госпиталя на ноге развилась гангрена. Шесть раз ему «укорачивали» ногу: «Стол повернули к свету. Я лежал вниз головой, как мясо на весах». И все же он выжил, но перенесенные страдания не прошли бесследно:
Меня поили с ложки, и еще
Не мог я вспомнить, как меня зовут,
Но ожил у меня на языке
Словарь царя Давида.
Несомненно, здесь речь идет о молитве. Именно в послевоенных стихах Тарковского все чаще и острее проявляются темы покаяния, бессмертия, Бога. Часто Тарковский воспевает природу, которая теперь нередко отождествляется с образом родной земли.
За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я дивной твоей сопричастен судьбе.
К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.
Послевоенные 50–60-е годы оказываются наиболее плодотворными для поэта. В это время появляются такие лирические шедевры, как «Первые свиданья» («Свиданий наших каждое мгновенье мы праздновали как богоявленье»), «Жизнь, жизнь», где есть строки: «И я из тех, кто выбирает сети, когда идет бессмертье косяком». В те времена, когда развеялся пафос революционной поэзии советских «мэтров» и звенели неожиданными рифмами молодые «шестидесятники», так глубоко, емко и точно, как Тарковский, не писал никто. Об этом хорошо сказал его собрат по переводческому цеху, поэт Александр Ревич: «Я думаю, подвиг Арсения заключается в том, что в период, когда рифмовали как попало и что попало, он изо всех сил старался вернуть поэзии ее истинное значение».
Тарковского начали издавать, его стихи были на слуху во многом и благодаря тому, что в «популяризацию» творчества Арсения Тарковского включился и его сын, великий режиссер Андрей Тарковский. В сокровищнице русской культуры есть два Тарковских: Арсений и Андрей. Отец и сын. И нельзя рассказывать об одном из них, ничего не сказав о другом, столь сильно переплетены их творчество и их судьбы.
Отец и сын
Арсений Тарковский был трижды женат. В первый раз — на Марии Вишняковой, с которой они вместе учились на Высших литературных курсах. Брак этот, как многие ранние браки, оказался недолгим. Но в нем появились на свет двое детей: Андрей и Марина. Арсений ушел из семьи, когда дети были совсем маленькими. Одна из причин — страх перед бытовой рутиной.
Мария растила детей практически одна. После развода она сохранила дружеское, почти материнское отношение к мужу, вела с ним переписку. Больше она не пыталась выйти замуж. Превозмогая личную боль, эта женщина делала все, чтобы ее дети ни в чем не винили своего отца, а, наоборот, благоговели перед ним, перед его талантом. Это хорошо видно в фильме «Зеркало», где кульминационным моментом становится сцена возвращения отца с фронта, имевшая место и в жизни. Такое материнское воспитание принесло большие плоды. Дети, выросшие, как бы сказали сейчас, в «неполной семье», не только стали одаренными людьми, но и сохранили тесную связь с отцом на всю жизнь. Особенная душевная привязанность существовала между отцом и сыном. Удивителен параллелизм их личных и творческих судеб.
Примечательно, что 1962 г. стал не только годом поэтического признания для Арсения, но и для Андрея он был ознаменован важной профессиональной вехой: его фильм «Иваново детство» получает Золотого Льва на фестивале в Венеции. Начиная с «Иванова детства» тема взаимоотношений отца и сына красной нитью проходит через все фильмы Андрея Тарковского. Особой данью уважения к отцу стало закадровое чтение стихов Арсения в фильме «Зеркало». Размеренный голос Арсения, звучащий на фоне плавных скользящих кадров, создает удивительное ощущение умиротворенности, глубокой внутренней гармонии его поэзии. Стихи отца в авторском исполнении звучат в картинах «Сталкер», «Ностальгия».
Со съемок «Ностальгии» в Италии Андрей не вернулся в Россию. И Арсений принял этот его шаг, хотя для него, как для отца «невозвращенца», это означало начало нового периода забвения. Но это было ничто по сравнению с другим ударом судьбы, последовавшим достаточно скоро: сообщением о преждевременной смерти Андрея. От этого удара Арсений Тарковский оправиться так и не смог и пережил сына лишь на три года. Он умер от рака, как и его сын. Так в 80-е годы ушли друг за другом два человека, связанные не только кровным, но и духовным родством, чье творчество и сегодня близко и понятно тем, кто находится в духовном и творческом поиске, кому небезразлична судьба России, ее культуры и ее народа.
ВЕТЕР
Душа моя затосковала ночью.
А я любил изорванную в клочья,
Исхлестанную ветром темноту
И звезды, брезжущие на лету.
Над мокрыми сентябрьскими садами,
Как бабочки с незрячими глазами,
И на цыганской масляной реке
Шатучий мост, и женщину в платке,
Спадавшем с плеч над медленной водою,
И эти руки как перед бедою.
И кажется, она была жива,
Жива, как прежде, но ее слова
Из влажных Л теперь не означали
Ни счастья, ни желаний, ни печали,
И больше мысль не связывала их,
Как повелось на свете у живых.
Слова горели, как под ветром свечи,
И гасли, словно ей легло на плечи
Все горе всех времен. Мы рядом шли,
Но этой горькой, как полынь, земли
Она уже стопами не касалась
И мне живою больше не казалась.
Когда-то имя было у нее.
Сентябрьский ветер и ко мне в жилье
Врывается -
то лязгает замками,
То волосы мне трогает руками.
ПЕРВЫЕ СВИДАНИЯ
Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: “Будь благословенна!” -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.
На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин,- когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
ВЫ, ЖИВШИЕ НА СВЕТЕ ДО МЕНЯ...
Вы, жившие на свете до меня,
Моя броня и кровная родня
От Алигьери до Скиапарелли,
Спасибо вам, вы хорошо горели.
А разве я не хорошо горю
И разве равнодушием корю
Вас, для кого я столько жил на свете,
Трава и звезды, бабочки и дети?
Мне шапку бы и пред тобою снять,
Мой город - весь как нотная тетрадь,
Еще не тронутая вдохновеньем,
Пока июль по каменным ступеням
Литаврами не катится к реке,
Пока перо не прикипит к руке...
РУКОПИСЬ
А.А. Ахматовой
Я кончил книгу и поставил точку
И рукопись перечитать не мог.
Судьба моя сгорела между строк,
Пока душа меняла оболочку.
Так блудный сын срывает с плеч сорочку,
Так соль морей и пыль земных дорог
Благословляет и клянет пророк,
На ангелов ходивший в одиночку.
Я тот, кто жил во времена мои,
Но не был мной. Я младший из семьи
Людей и птиц, я пел со всеми вместе
И не покину пиршества живых -
Прямой гербовник их семейной чести,
Прямой словарь их связей корневых.
СТАНЬ САМИМ СОБОЙ
Werde der du bist.
Гёте
Когда тебе придется туго,
Найдешь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.
И все и всех найдешь в порядке.
А ты - как ряженый на святки
Играешь в прятки сам с собой,
С твоим искусством и судьбой.
В чужом костюме ходит Гамлет
И кое-что про что-то мямлит,
Он хочет Моиси играть,
А не врагов отца карать.
Из миллиона вероятий
Тебе одно придется кстати,
Но не дается, как назло,
Твое заветное число.
Загородил полнеба гений,
Не по тебе его ступени,
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.
Найдешь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска у слепца,
Когда отыскан угол зренья
И ты при вспышке озаренья
Собой угадан до конца.
