Владимир Хотиненко – актер, кинорежиссер, заслуженный деятель искусств РФ. Режиссер фильмов «Один и без оружия», «В стреляющей глуши», «Зеркало для героя», «Рой», «Патриотическая комедия», «Макаров», «Мусульманин», «72 метра», «По ту сторону волков» и других, телесериалов «Страстной бульвар», «Гибель империи», документального многосерийного фильма «Паломничество в Вечный город». Преподаватель ВГИКа (руководитель мастерской режиссуры игрового кино).
– Владимир Иванович, тема нашего номера – «Как стать счастливым?». Понятие счастья часто связывают с сугубо земными, мирскими радостями. Как Вам кажется, можно ли говорить о счастье в более широкой и глубокой – духовной перспективе?
– Точно так же, как любовь можно рассматривать в двух аспектах, говоря о любви земной и любви небесной, так и с понятием счастья: земное, бытовое, преходящее счастье отличается от счастья духовного. Я бы не отказался ни от того, ни от другого. Пусть наша земная жизнь коротка, но и она тоже требует простых человеческих радостей, которые нам дарит этот прекрасный мир. Ощущение счастья можно получить просто от состояния природы – будь то пробуждение весны, красота осени или дивный зимний пейзаж... Я думаю, что и такое незамысловатое счастье – это какие-то крупинки благодати, которые сеются в человеческой душе… А более глубокое измерение счастья – это счастье бесконечной жизни. Счастье от осознания того, что смерти нет. Оно не формулируемо, не доказуемо в рамках рационалистической логики, но совершенно очевидно в моменты, когда это чувство тебя посещает. Радость ощущения вечности – не от страха смерти. Смерти я не боюсь. Знаете, недавно выписал в свой ежедневник высказывание одного монаха: «Смерти не боюсь – робею…» Вот это замечательное русское «робею» очень точно определяет отношение к смерти. И здесь я тоже имею в виду не страх смерти, а смысл жизни.
Кроме того, есть в нашей земной жизни и счастье любви – присутствия близкого человека, радость единения с ним. Мне повезло: я живу с этим чувством благодаря моей жене… Конечно, бывает, эти разные грани счастья вступают в противоречие друг с другом. Знаете, есть такое остроумное выражение: «Все хорошее в этой жизни либо порочно, либо противозаконно, либо толстит». Вот это как раз тот случай, когда мирские радости не вписываются в представление о высшем, небесном счастье.
– В Вашем творчестве всегда присутствует элемент мистики – иного пласта жизни, некоей скрытой и мудрой силы, которая ведет человека непредсказуемыми, иррациональными путями. Скажите, а в Вашей жизни были ли такие случайности, которые оказывались провиденциальными? Есть ли у Вас ощущение чуда и промысла существования?
– Безусловно, в моей жизни было множество невероятных стечений обстоятельств, которые я считаю чудесами. Здесь тоже необходимо различать чудо в бытовом и упрощенном представлении и чудо в духовном понимании. Религиозное чудо – это знамение, ощущение явленного присутствия Бога, Его руки. Все, что связано с судьбой человека, – это знамение и чудо именно в высшем смысле. Например, когда меня судьба свела с выдающимся композитором Эннио Морриконе, то я увидел в этом чудо. Чудесной и судьбоносной для меня была и встреча с Никитой Михалковым, которая радикально изменила мою жизнь. Удивительным было то, что произошла она совершенно неожиданно и словно помимо моей воли – вопреки всем моим жизненным планам. Вообще, встреча двух людей в этом мире – это всегда чудо, поворот судьбы. Разве не чудо – скрещение двух судеб, двух жизненных дорог, встреча мужчины и женщины? Да и вообще, как воспринимать сам факт нашего появления на свет? И это чудо… Особое ощущение чуда я испытал на моем пути к крещению. Это было в застойные времена, когда такой шаг был далеко не безопасен. И я прошел через реальное мистическое испытание. Поразительным было то, что мое обращение к Богу произошло совершенно внезапно, словно на пустом месте, на фоне внешне стабильной и благополучной жизни: меня никто к этому не толкал и не агитировал. У меня не было никакого кризиса или ощущения тупика: учился на Высших режиссерских курсах, и никаких внешних примет внутренней потерянности или безысходности существования не было. Как и большинство людей, выросших в советском государстве, я не отличался особо религиозным сознанием. Просто я был элементарно образован, и в один прекрасный день я вдруг осознал безусловную необходимость креститься. И пока я готовился к крещению, я испытал настоящее преследование темных сил. Причем не в снах и видениях, а явленно – в моей обыденной реальности. Это бесовское вторжение было настолько явственным и конкретным, что в какой-то момент меня даже парализовало – когда я пытался наложить крестное знамение. После крещения это нашествие сразу отступило. Это было подлинное знамение.
– Владимир Иванович, вопрос к Вам как режиссеру. Можно ли сказать, что каждый человек – режиссер собственной судьбы? Присутствует ли в Вашем сознании параллель между тем, как в соответствии с неким сценарием создается произведение искусства, и тем, как человек выстраивает свою жизнь? Или же этот высший сценарий присутствует исключительно в сфере Божественного, непостижимого?
– Существование некоего уготованного для каждого человека пути и божественного сценария для меня очевидно. Именно поэтому так часто случается, что люди по своей внутренней сути благородные и чистые вынуждены исполнять в этом мире какую-то неблаговидную роль. Это отчетливо видно даже на примере многих выдающихся людей. Скажем, Константин Великий был вынужден совершать поступки, не сообразные той роли, которую он сыграл в истории христианства. Поэтому наш мир – действительно театр, и люди в нем актеры… Увы, порой нам достается отрицательная роль в каких-то ситуациях, и здесь уже начинается настоящее духовное испытание: как ты сыграешь эту роль?
– Получается, каждый человек обречен слепо идти по заранее предписанному пути, не имея никакой свободы выбора?
– Человек гораздо сложнее той схемы, по которой некоторые делят мир на «хороших» и «плохих». В каждом из нас есть зерна добра и зла. Да, тебе может достаться и дурная роль. Вопрос в том, как ты одолеешь это испытание. Ведь вместе с испытаниями человеку всегда дается и шанс на спасение. Подумайте: и разбойник спасется, если покается, даже за мгновение до смерти. Спасение даровано каждому, дело лишь в том, хотим ли мы сами этого спасения. Человек с религиозным сознанием пройдет свой путь иначе, чем тот, для кого жизнь конечна и ограничена земным существованием. Получается, что одну и ту же роль можно сыграть по-разному. В этом-то как раз и проявляется человеческая свобода. Человек, обладающий духовной перспективой, сверяется на своем пути с неким идеалом – например, со Священным Писанием, – и тогда ему легче разглядеть из множества дорог тот, быть может, единственный коридорчик, который выведет его из лабиринта. Направлений всегда много, нужно лишь вовремя перевести стрелки.
– Есть ли у Вас ощущение собственной призванности, чувства особого предназначения в этом мире?
– Есть. У каждого из нас есть свое предназначение, просто не каждый его осознает. Предназначение – это способность человека найти свое место в жизни. Быть первоклассным слесарем – и чувствовать себя счастливым от того, что ты на своем месте. Уметь отличить истинное от ложного и найти свою нишу. Это ведь тоже вопрос счастья. Вокруг нас множество несчастных людей, которые попросту не смогли найти себя в этой жизни, разглядеть ту ячейку, в которой бы они нашли наиболее полное применение своим возможностям. Поскольку в жизни мне всегда удавалось расслышать тот голос, который называют призванием, то я считаю, что осознаю свое предназначение в этом мире. У меня есть некая роль, некая миссия. Говоря так, я не преувеличиваю собственное значение: просто ощущаю ясность моих задач, которые, как мне кажется, уже достаточно четко определились.
– Владимир Иванович, Вы сняли 5-серийный документальный фильм о первых христианах – «Паломничество в Вечный город». Расскажите, пожалуйста, о том, как Вы обратились к этой теме.
– Мне много раз предлагали обратиться к христианским сюжетам – например, снять фильм о Блаженной Ксении Петербуржской. Я всегда отказывался. Я считал, что темы, связанные со сферой религии и веры, – темы сугубо личные, о которых вряд ли можно рассказать адекватно и глубоко. Признаюсь, что когда мне поступило это предложение, я сначала отказался. Причин моих сомнений было множество: помимо упомянутого чувства трепета перед столь глубокой и всеохватной темой, я не достаточно хорошо был погружен в материал и считал мои знания недостаточными для такого масштабного и серьезного проекта. Но в конце концов я почувствовал, что должен согласиться. И я не жалею. Во-первых, работа над картиной позволила мне обогатить мои знания и соприкоснуться со священной историей. Кроме того, фильм взволновал множество людей и, хочется верить, пробудил в них живой интерес к событиям христианской истории. Я думаю, этот интерес отчасти обязан той идее, которая стояла у истоков создания фильма: показать канонизированных праведниковперво-христиан живыми людьми. Не говорить о них как об иконах, а сделать их живыми, конкретно ощутимыми, психологически понятными. Например, задачей ведущих было рассказывать о них так, как говорят очевидцы. Ведь, на мой взгляд, самое интересное и поразительное в судьбах таких людей – это то, как, например, Петр, простак, обыкновенный рыбак, превратился в первоверховного апостола, которому доверили ключи от рая. Или святые мученики, которые родились обычными людьми – с такими же страстями, слабостями и соблазнами, как и мы… Для меня важно было показать, скажем, императора Константина Великого живым, по-человечески близким и понятным каждому из нас – в этом была главная идея картины. Работа над фильмом позволила и мне самому по-новому прочесть Послания апостолов, почувствовать живое дыхание событий. На мой взгляд, лучшим свидетельством достоверности являются бытовые и потому психологически точные и узнаваемые детали человеческого поведения – интонации, речь апостолов, которые и делают их живыми и близкими нам. Например, меня поразила фраза апостола Павла, у которого были некоторые разногласия с Петром: «… я сказал Петру при всех». Вот через это бытовое «при всех» для меня воссоздается житейский контекст событий, который позволяет услышать сам голос и интонацию апостола Павла, сделать его реальным и психологически достоверным.
– Вы заговорили о достоверности. Жанр документального кино подразумевает опору на документы – исторический материал, научно подтвержденные свидетельства. Верующий же человек ищет опоры совсем в других свидетельствах. Как Вам удалось совместить эти две задачи – снять документальный фильм о событиях, главный смысл которых высвечивается именно в контексте веры?
– Действительно, говорить о жанре этого фильма как о документальном не совсем точно. Как верующий человек, я опирался на мои собственные свидетельства достоверности. Ими были и впечатления от самих мест, по которым ступали апостолы. Эту живую память о них, которую хранят римские камни, я старался передать в фильме. Например, в Риме есть известное место, где сохранились отпечатки колен Петра во время его молитвы. Сама история этого потрясающего памятника – довольно смешная, и рассказывая, я пытался сохранить ее трогательность и забавность. На римском форуме, в присутствии императора, волхв Симон, решив опровергнуть идею Вознесения, стал левитировать и похваляться своими магическими способностями. Ему удалось подняться над землей, но, по молитве Петра, он все же упал и разбился. И именно тогда, во время этой молитвы, остались отпечатки расплавивших камень колен святого. Для меня это знак фантастической энергетики – столкновения двух сил, двух энергий – темной и светлой. И лучшее свидетельство достоверности происшедшего. Но для человека, далекого от веры, – сомневаюсь… Как тут решить: документальное это свидетельство или нет? Для человека духовного – потрясающее знамение и чудо, для атеиста – сомнительный эпизод, не имеющий никаких научных доказательств… Или древнейшая стела, которая стоит на площади Святого Петра в Риме: меня поразило, что ее видел не только Петр, но и Моисей… Реальный исторический памятник, у которого скрестились разновременные события Священной истории: документ, глубину и значение которого способен оценить лишь верующий человек.
– Как Вы относитесь к многочисленным художественным попыткам экранизировать евангельские и библейские события?
– Это сложный вопрос. Здесь нужно исходить из того, насколько велика свобода трактовки священных текстов. Если художник рисует Магдалину женой Иисуса, то это уже вольность, которая не имеет никакого отношения ни к Евангелию, ни к христианству. Но против фильма Мэла Гибсона «Страсти Христовы» никаких возражений не возникло ни у Папы Римского, ни у Православной церкви. Я знаю много противников этой картины, но на меня лично она произвела очень глубокое впечатление. Главной заслугой этого фильма я считаю то, что режиссер сумел передать муки Христа не метафорически и абстрактно, а реально – сделать их физически ощутимыми. Мне кажется, что здесь очень точно найден ключ к евангельским событиям. Страсти Христовы становятся страстями каждого из нас – нашей болью, нашими страданиями. Только таким путем и возможно постичь цену Христовой жертвы.
– Как Вам кажется, есть ли у искусства прямые воспитательные задачи?
– Не думаю. У меня есть такой парадокс: искусство навредить может, а помочь – нет. Точнее, оно может помочь, но лишь тому, кому помочь можно, – кто открыт и предрасположен к этому. Таких немного. А вот навредить искусство может многим. Растлить, подать дурной пример, соблазнить, искусить… Вообще, искусство на грани греха, ведь художник всегда выступает в роли Творца, а этот путь очень тонок. Здесь грань между добродетелью и пороком, дерзостью и смирением невероятно зыбка. Более того, чем интереснее, объемнее и глубже творческие задачи, тем дальше художник продвигается на территорию Творца, тем опаснее, тоньше и ответственнее его путь. Плоды творчества далеко небезобидны. Сейчас, когда я все чаще задумываюсь над этими вопросами, я стараюсь работать по принципу «не навреди». Я согласен отсекать какие-то сложные драматургические моменты, жертвовать психологическими нюансами и значительно обеднять палитру ради духовной доброкачественности произведения. Еще несколько лет тому назад я себе сказал, что черпать из темных глубин человеческой души я не хочу. Главным стал для меня вопрос: может ли, вопреки утвердившемуся мнению, быть предметом искусства положительная часть человеческой души? Ведь у нас бытует распространенное суждение, что положительные герои плоски и неинтересны, тогда как порок, грех и мрак – благодатная почва для драматизма и трагизма, всего того, что движет интригой и сюжетными механизмами. Вот это я для себя отсек: сейчас меня интересует совсем иной спектр творчества.
– И тем не менее Вы ставите своих героев в пограничные, онтологические ситуации, когда «вечные вопросы» становятся личными и актуальными для каждого. Человек перед лицом смерти – разве это не та коллизия, в которой человеческая душа предстает в своем обнаженном виде и становится полем борьбы светлых и темных сил?
– Человек наиболее полно раскрывается как раз тогда, когда оказывается именно в таких – запредельных или околопредельных обстоятельствах. Можно сказать, что смерть – это событие, в котором кончается человек и начинается личность. Это момент, когда, по сути, только и начинается подлинная жизнь. И конечно, перед лицом смерти человек терзаем особыми нападками со стороны темных сил. Говоря об отказе от темы черноты и мрака в творчестве, я имел в виду патологический интерес к извращенным состояниям души, который, увы, столь часто присутствует в современном искусстве. Я человеческой патологией не занимаюсь, и именно в этом смысле я и говорил об отсечении этих болезненных и сомнительных тем.
– В сериале «Гибель империи» Вы обратились к предреволюционной эпохе. Согласны ли Вы с тем, что это как раз тот случай, когда именно сознание определяло бытие? Рядовая примета этого времени: девушка, получившая патриархальное воспитание и вышедшая из Института благородных девиц, идет в революцию и начинает метать бомбы. Что это: необъяснимые, спонтанные и патологические формы всеобщего умопомешательства или все же существует некая историческая логика и закономерность таких массовых проявлений? Какое метафизическое объяснение Вы находите этому феномену?
– А здесь и могут быть только метафизические объяснения. Конечно, это пример массового искушения и помешательства. И помрачение, и порок бывают массовыми: вспомните Содом и Гоморру… Как «браки совершаются на небесах», так и все остальное. Я думаю, это отражение каких-то битв, которые происходят в другой реальности, и отголоски этой невидимой борьбы, возможно, откликаются такими чудовищными катаклизмами. Этому поражался еще В. Розанов, который не понимал, как «народ-богоносец» мог внезапно превратиться в толпу безумцев. Только такое коллективное сумасшествие и могло обернуться победой большевиков, которые сами не ожидали столь бурной массовой поддержки.
– Многие считают, что проблемы современной России коренятся в нерешенных и не до конца осмысленных ошибках той эпохи. Вы с этим согласны?
– К сожалению, практика показывает, что история нас ничему не учит. Я сейчас снимаю масштабную картину об эпохе Смутного времени – это художественный фильм, который так и называется: «1612». И поразительно то, насколько перекликается наша современность с эпохой Смуты. Спустя 400 лет мы переживаем то же Смутное время – со всеми его приметами и симптомами: безвластием и авантюризмом. Современных аллюзий и параллелей обнаружилось множество, и обращение к той эпохе оказалось удивительно точным и своевременным. Если благодаря этому фильму люди увидят в современности повторение истории, то, хочется надеяться, картина будет для кого-то полезной.
– Скажите, можно ли говорить о православном кино как о жанре?
– Безусловно можно говорить о православной культуре. Хотя бы потому, что Рублев написал «Троицу». Но о православном кино – пока нет. А что касается возникновения некоего обособленного жанра, то не дай Бог это произойдет. Христианским искусство должно быть по своему внутреннему наполнению, по духу, но не потому, что оно следует каким-то жанровым канонам. То, что создается кино, в котором звучат темы веры и церкви, – это, конечно, очень хорошо. Недавно появившийся фильм «Остров» – это, безусловно, своевременное, важное и нужное событие для нашего общества: достаточно того, что оно всколыхнуло массовое сознание и вызвало живой интерес к православию. Кроме того, я считаю, что было бы крайне полезным создавать христианские образовательные анимационные фильмы для детей, снимать какие-то познавательные картины… Меня возмущает тот скандальный ажиотаж, которым окружены споры о введении основ православной культуры. Я изучал в школе множество предметов, которые никогда в жизни мне не пригодились. Спросите меня что-нибудь из курса химии, физики или даже математики – я вряд ли смогу с честью выдержать экзамен. А без духовного воспитания не обойдется ни один человек – будь то химик или физик – любой! Многие выдающиеся ученые были людьми религиозными. Для меня необходимость религиозного воспитания и приобщения детей к духовной культуре – вопрос абсолютно очевидный. И я искренне не понимаю предмета самой дискуссии: о чем здесь речь? Это ведь вопрос элементарного образования. Знание Священного Писания – это основы нашей культуры, ничуть не менее важные, чем изучение литературы. Библия – самая популярная книга в истории человечества, гораздо популярнее «Трех мушкетеров» и «Войны и мира». Поэтому многолетнее обсуждение столь очевидного вопроса, за которым уже давно забыли предмет дискуссии, – это самая настоящая бесовщина. Другого названия этому я подобрать не смогу.
