З марта исполняется ровно год со дня смерти большого друга нашего журнала, замечательного актера, настоящего человека Юры Степанова. Со святыми упокой, Господи, его добрую душу и сотвори ему вечную память.
Ирина Степанова, супруга Юрия Степанова
Когда Юра был с нами, мы его недооценивали. А сейчас, когда нам самим приходится принимать все решения, мы понимаем, что папа-то много брал на себя. Он был настоящим мужчиной. Сейчас я даю Костику шанс повзрослеть и вижу, что статус главного мужчины в семье он несет с достоинством. Он, как папа, очень надежный. С одной стороны, он еще ребенок шаловливый, а с другой – я знаю, что если поручу ему какое-то дело, он доведет все до конца. Чувство юмора у него хорошее, как у папы. Хозяйственный, как папа: если приходят гости, а меня нет, Костик и на стол накроет, и беседу поддержит.
У Юрки была хорошая черта: он мог общаться с любыми людьми, он никогда никого не обижал, не оскорблял, всегда держался на уровне того человека, с которым общался. А когда начал общаться со священниками, он словно перенял от них какую-то особую нравственную чистоту. У нас есть запись: на последнем дне рождения Костика Юра говорит тост. Он как будто проповедь читал! Я со стороны смотрела и думала: наверное, ему хочется быть таким.
Когда мы познакомились, я была совсем молоденькой девчонкой, а у Юры уже были серьезные планы на жизнь. Он был старше меня на восемь лет. Я могла уехать на какую-то тусовку, а Юра мне потом серьезно выговаривал: «Ты почему без меня уехала?» И вот через такие нюансы он выстраивал иерархию наших отношений: либо ты со мной, либо уходи с моей дороги. И через какое-то время я уже сама не понимала: как это я без него куда-то пойду? Привыкла уже, приручил!
Он любил охотиться, любил дайвингом заниматься. Сибиряки, они ведь с рождения и рыбачат, и охотятся. Но в последние три года, после того как он пришел в храм, у него изменилось отношение к охоте – жалко убивать, живое ведь. Одно дело добывать дичь, чтобы прокормить семью – но ведь сейчас все есть, все можно купить. И последнее время Юра занимался в основном дайвингом и рыбалкой. У нас с ним была договоренность: добытую рыбу он чистит и потрошит сам. И он сам это делал, прямо на берегу, мне привозил уже готовую рыбу, которую я могла сразу жарить, а не устраивать ужас в ванной. Хотя я специально купила на кухню большую мойку, потому что думала: вот принесет, где я ее буду чистить? Мы шли друг другу навстречу: он мне ставил условия – я их принимала, я ему ставила условия – он их принимал.
Самым важным для него было воспитание детей. Если я хотела отдать кого-то в музыкальную школу, Юра говорил: стоп! Сначала он научится драться, а потом уже все остальное. У самого Юры была серьезная семья, почитать родителей было обязательным. Это качество он воспитывал в наших детях в первую очередь: родители – это святое. Огрызнуться маме – это невозможно, просто недопустимо. А если папе, то это уже мужской разговор, это уже надолго.
Юра наблюдал за детьми, пытался понять, к чему они расположены с рождения. Костик пытался пойти в театральную школу – папа был категорически против. Он объяснял ему: сыночка, эта специальность очень тяжелая. Тут надо либо быть первым, либо не надо сюда вообще ходить. Он много с ним говорил на эту тему.
Он жил своей семьей, он был фанатом своих детей. В нашем приходе в основном многодетные семьи, и Юра постоянно говорил мне: «Ты видишь, сколько у всех детей? Три ребенка – это не предел! Вперед!»
Нам папы очень не хватает. Но мы стараемся жить так, как папа бы одобрил. Это наш принцип сейчас – жить так, чтобы папа нами гордился. Не унывать.
Когда Юру хоронили, пришло много народа. И многие говорили: как, я считал, что это я его лучший друг, а так, оказывается, считают еще пара десятков людей! Юра умел дружить как никто. Он был основательный, надежный. Многие его друзья говорили мне, что теперь они не боятся умирать. Потому что там – Юрка. Он встретит и поддержит. Как делал это в жизни.
Тагир Рахимов, актер московского театра «Мастерская П.Фоменко»
Я очень хорошо помню тот последний день… Как он сыграл в «Трех сестрах» А.П. Чехова! Он столько заслуженных комплиментов от нас, актеров, еще никогда не слышал. Когда Юра выходил с монологом Чебутыкина, я всегда стоял за кулисами, я не мог отлучиться. Сколько лет идет этот спектакль, а я всегда внимательно смотрел и слушал, как он играет этот монолог. И эта роль для него была мучительной, но он ее всегда держал. В последний раз он играл настолько пронзительно, так трагично, что меня пробрало до мурашек. После спектакля я ему сказал: «Юра, так ты никогда не играл». А он мне в ответ: «Говорите, говорите, как мне это сейчас важно услышать».
После спектакля мы с ним простились, Юра уехал, а я еще оставался в гримерке. Около часа ночи мне звонит Галя Тюнина, плачет и говорит: «Юра разбился! Насмерть!» Я не мог в это поверить до последнего. Я говорю: Галя, это какая-то ошибка, надо проверить, мало ли что говорят, этого не может быть… через несколько часов мы собрались в директорской, и нам сообщили, что Юра умер.
Я думаю о Юре каждый день, он мне часто снится, я в постоянном диалоге с ним, думаю ли я о театре, да о чем угодно. Мы делили одну гримерку и 20 лет были близкими друзьями. Я рыбак, он охотник. Я к нему ездил в гости в Сибирь и его друзьям-сибирякам понравился.
Он отлично готовил. Мы любили готовить вместе. Всегда делали это на праздниках, и всегда было вкусно. Был один забавный случай – на гастролях нас поселили в шикарный отель, где в номере была кухня, и можно было что-то себе приготовить. Как только выдалась возможность, Юра решил этим воспользоваться. Прихожу я в номер, вижу: Юра готовит какое-то мясное блюдо, он весь вовлечен в процесс, в огромной кастрюле все бурлит. Я даже не заметил, как он поставил кипящую кастрюлю на пол, на дорогущий ковер, которым был устлан пол в номере. Потом поднимает ее с пола, а на ковре – черный круглый след! Мы даже про ужин забыли – как мы только ни пытались закрыть эту дыру. Но все было тщетно – она была ровно посередине комнаты.
Как-то на гастролях в Швейцарии мы пошли в обувной магазин. Я купил себе ботинки, и Юра купил себе точно такие же. У Юры размер был чуть больше, чем у меня. Пришли мы в номер, стали укладывать вещи в чемодан. Я беру и в шутку, пока он не видит, забираю у него правый башмак и кладу к себе в чемодан, а свой левый кладу в его коробку. Летим мы в самолете, и он мне говорит: «Тагир, ты не представляешь, решил я надеть новые ботинки, которые мы вчера с тобой купили, открываю коробку, а в ней лежат два левых ботинка. Что ж за люди такие, не могли проверить, что в коробку положили. Хорошо, что я запомнил тот магазин, пришлось бежать менять».
Так что теперь и у меня два правых ботинка, когда поеду опять в Швейцарию, пойду поменяю.
Протоиерей Александр Новопашин, Иркутск
Я всегда с большим интересом следил за творчеством Юры Степанова. Вместе со всей страной с упоением смотрел телесериалы «Гражданин начальник», «Штрафбат». Он мне нравился как актер. Внешне, играя роль, он мог быть спокойным, но внутри него концентрировалась такая могучая энергия, что мне все время казалось, что она вот сейчас вырвется наружу и все вокруг разорвет! И я всегда думал, как же он может сдерживать в себе такую силищу?
Постепенно во мне зрело решение сделать с ним интервью для нашей епархиальной газеты. А потом я узнал, что Юра - православный христианин, прихожанин храма священномученика Антипы в Колымажном переулке, исповедуется, причащается. Словом, еще и свой по духу! И я попросил своих друзей поскорее познакомить нас.
С первых минут нашей встречи я сразу ощутил глубокое расположение к этому человеку. А когда мы начали разговаривать, это чувство укрепилось во мне. И очень скоро я понял, что в Юрином лице обрел своего единомышленника!
Юра рассказал мне, как пришел в храм. За последние годы прихожанами храма священномученика Антипы стали многие артисты театра «Мастерская П.Фоменко». Но Юра сначала не был в их числе, пока не произошло следующее. Юру, по его же словам, так «закрутило», что свет стал не мил. Уныние сковало его сердце, он утратил внутренние силы, не мог ни есть, ни пить. Это состояние очень тяжелое, и в некоторых случаях способно приводить (и приводит!) к трагическому финалу. Слава Богу, у Юры были верующие друзья, которые не только ценили его талант, но и по-настоящему любили его. Юра говорил, что его, как маленького ребенка, взяли за руку и привели в церковь. После исповеди, в которой он рассказал все, Юра пришел домой, заснул и проспал целые сутки! Так Господь даровал ему душевное умиротворение.
Юра трезво смотрел на жизнь, и трезво оценивал собственные поступки. Если считал, что поступил неправильно, то страдал, каялся – сердечно каялся. Он был совестливым человеком. И поскольку Юра – человек дела, он всегда старался поступать так, как велит ему совесть. Когда же в его жизнь вошел Бог, то появились мысли о спасении собственной души. И Юра начал трудиться над этим. Для христианина недостаточно просто верить в Бога. Потому что «и бесы веруют и трепещут» (Иак. 2, 19). Христианин должен верить Богу и с благодарностью принимать все, что Господь ему посылает для его же спасения. Так вот Юра был настоящим христианином.
За три месяца до Юриной гибели у нас с ним состоялся очень серьезный разговор. Юра говорил, что он горит желанием и дальше духовно трудиться над собой, хочет служить Богу, но ему стала мешать в этом его работа. Он любил актерский труд, но любовь ко Господу оказалась сильнее. И он признался, что готов начать трудиться исключительно на церковной ниве. Ради Бога он готов был уйти из любимой профессии. Нам не дано знать, почему Господь судил иначе, но я верю, что Он не оставляет своих чад, которым, без всякого сомнения, был и есть Юра Степанов. Господь да упокоит его душу в селении праведных. А его супруге Ирочке и детишкам да подаст Свою всеобъемлющую помощь и утешение. Молитесь о них!
Мадлен Джабраилова, актриса московского театра «Мастерская П.Фоменко»
Я помню, когда мы только поступали, кто-то сказал, что есть там один сибиряк, который умеет боксировать, и что он уже учился в театральном училище. И когда я увидела в первый раз Юру, передо мной предстал крепкий парень с сибирской хитринкой, очень непростой и умелый. Этот образ с ходом времени не менялся. Он становился мягче, но Юрина сибирская внутренняя закалка, она в нем осталась.
Юра был очень домовитый, хозяйственный. У него была самая уютная комната в общежитии. Он даже поклеил обои на стены. У него в гостях всегда были друзья, которые приезжали из Сибири. У них были очень крепкие связи.
Юра часто звал нас на Байкал. И один из наших однокурсников, канадец Эверетт Диксон, все-таки доехал к Юре в гости. Когда Эверетт вернулся, на нем не было лица. И он сказал такую фразу: «Столько, сколько я пил в России, я не пил нигде. Но столько, сколько я пил в Сибири, я не пил и в России. Представляете, сколько надо было обойти друзей и родственников – а ведь без застолья не обойтись!»
Юра прекрасно танцевал. Включалась музыка, и он становился таким гуттаперчевым, его тело буквально само начинало двигаться под музыку. Он очень тонко чувствовал джазовые вещи, и мне с ним очень нравилось танцевать. Мы часто дурачились, он был одним из лучших танцевальных партнеров, умел как-то очень обтекаемо существовать в танце.
На сцене Юра меня всегда удивлял актерской смелостью. Наверно, это был единственный человек, кто мог так похулиганить, так смело сыграть перед залом без текста в паузе. Я считаю, что это был его дар. И как артистка я всегда смотрела на игру Юры с удивлением, я не понимала, как ему это удается. У нас был с ним один смешной эпизод. Однажды мы играли спектакль «Месяц в деревне» по И. А. Тургеневу. Мужчины в сюртуках, женщины в кринолинах и шалях. Юра играл моего сына, а я строгую маму, которая переживает за то, что у него не ладятся отношения с женой. Я выхожу на сцену, разворачиваюсь спиной к залу и слышу, что зал смеется. Я про себя думаю: «Наверно, сейчас Юра что-то играет в паузе, но я этого не вижу». Я двигаюсь дальше по сцене, разворачиваюсь и сажусь на стул – опять все смеются. Тут я вижу лицо Юры, который как-то странно приближается ко мне, тянет руку мне за спину и что-то отцепляет. И в его руке оказывается женский бюстгальтер, который висел на моей шали. Я подумала, что это провал, но Юра с невозмутимым видом посмотрел на меня и укоризненным тоном сказал: «Маменька!» Я не знаю, как мы доиграли эту сцену. Зайдя за кулисы, я ползла на четвереньках от смеха. Это было что-то невероятное.
Юра очень серьезно относился к работе и не давал себе расслабляться. В спектакле «Три сестры» А.П. Чехова он играл роль доктора Чебутыкина, она давалась ему непросто, и он всегда очень тщательно к ней готовился. В третьем акте у него был сложнейший монолог. Пьяный доктор говорит о том, что он все забыл, что он не помнит, как лечить, что нам всем только кажется, что мы живем, а вот если б не существовать…
В очередном спектакле Юра вышел с этим монологом, и это был уже не первый выход, а зал начал аплодировать. Мы тоже, когда он вышел за кулисы, стали ему в шутку аплодировать. А он был даже расстроен и обескуражен: «Зачем они это делают… что я, звезда какая-то, что ли… я же сбился». Он не осуждал зрителей, а просто растерялся.
Мне очень нравилась одна его работа, мы ее цитируем до сих пор. Мы думали, что сможем сыграть ее, вспомнить на один лишь вечер (так же было в прошлом году в январе с «Двенадцатой ночью» У. Шекспира – первым нашим дипломным спектаклем). Второй спектакль, который мы планировали вот так же восстановить, – «Владимир III степени», поставленный по неоконченной пьесе Н.В. Гоголя. В этом спектакле Юра играл Собачкина. Он был там гомерически смешной – такой нелепый, толстый, противный. Он мне целовал руку с какими-то остатками слюней, а я должна была вытирать ее с брезгливостью. Он играл омерзительного интригана, у которого была прекрасная мечта – купить себе красивейшую коляску, в которой он будет ездить по Петербургу, и все ему будут завидовать. Еще он хотел быть похожим на Багратиона. Надо было видеть выражение Юриного лица, когда Собачкин произносит: «Жаль, что у меня зубы скверные, а так бы совсем был похож на Багратиона». Зал хохотал страшно.
Я была очень рада увидеть Юру в храме, для меня это было неожиданностью. В храм пришел не только он один, но и вся его семья, его жена Ирина, дети.
Когда я смотрела на него в храме, я думала, что, наверно, никто из нас не являет такого примера, как он. Мне казалось, другие люди должны задуматься о том, что если рядом с ними стоит такой человек, как Юра Степанов, значит, в этом месте происходит что-то очень важное. Это много значило. Он нес в себе веру и являлся примером для других.
Наталия Курдюбова, актриса театра «Мастерская П. Фоменко»
Юре была присуща какая-то невероятная природная правда, чувство справедливости. Я всегда больше всего боялась его мнения по поводу новых ролей. Он был для меня самым строгим судьей. Юра давал нещадный разбор, но с любовью, по-дружески. Все, что он говорил, было всегда по делу, и его слова очень мне помогали в работе.
У нас в театре, да и в кино, Юра был единственным человеком, который всегда, везде, всем говорил правду – полное отсутствие человекоугодия и лицемерия. Мир театральный и киношный достаточно лицемерен и лжив, но в Юре и близко не было ничего подобного. Он единственный никогда не боялся разговаривать с нашим художественным руководителем, выражать свою позицию – по поводу ролей, по поводу происходящего в театре. Пока все сидели и помалкивали тихонечко в платочек, он рубил правду-матку. Зачем кому-то еще что-то говорить, когда Юрка все скажет?
Конечно, ему за эту правду временами доставалось, но он же настоящий мужчина, прекрасный. Он все переносил с честью и достоинством. Это редкое качество среди актеров – мужественность. Актерство не совсем мужская профессия, режиссеры постоянно испытывают трудности в выборе актера на роль героя. Юра был как раз из тех редких артистов – обладая огромным трагикомическим диапазоном, он был прежде всего мужчиной.
Когда он выходил на сцену, от него невозможно было оторваться, настолько интересно он существовал в роли. Играя с ним в одном спектакле, такое удовольствие получаешь, наблюдая за ним, что порой забываешь о своей роли.
Юру любили все, кто знал его лично. Да и для тех, кто знал его лишь по ролям, он сразу становился близким человеком благодаря своему удивительному актерскому и человеческому дару. Юра – настоящий. Друг, Актер, Мужчина…
Рустэм Юскаев, актер московского театра «Мастерская П.Фоменко»
С Юрой мы подружились еще в ГИТИСе. Познакомились на вступительных экзаменах в июле 1988 года. Я помню, как Юра показывал басню «Ворона и лисица». Он ее не читал, а именно показывал. На ковбойский манер – он изображал ловкую лисицу, которая ловила ворону. Он не был похож на абитуриента. Потом я узнал, что у Юры уже было актерское образование, до ГИТИСа он закончил Иркутское театральное училище.
Как описать вкратце наше ощущение жизни в студенчестве… Мы много работали, иногда репетировали по 18 часов, все было легко и радостно, и отдыхали радостно и бесшабашно. Иду я однажды в общежитие, весна, кругом птицы поют. И вдруг в сантиметре от меня падает канистра оранжевого цвета: «Бах!» Я поднимаю голову, а Юрка из окна высовывается, улыбается. Он же охотник, он все рассчитал. Я поднял канистру, а в ней 5 рублей. Думаю, вот судьба мне подкинула на пиво! Вроде ничего особенного, а очень радостно. Такие истории только в юности бывают.
Юра был настоящий, ведь он дитя природы, дитя тайги, дитя своих родителей, которые были крепко связаны с землей, – его отец был директором совхоза в Иркутской области и увлекался охотой. И Юре это передалось. Он практик жизни. В нем было что-то глубинное, сибирское. Он был особенный в этом смысле человек.
Театр «Мастерская П. Фоменко» стал делом жизни для каждого из нас. Потому что до нас не было ни этого театра, ни названия, ни здания, ни актерской труппы. Так получилось, что театр образовался из студентов, которые поступили к Петру Фоменко в 1988 году. Если бы не это, то в другой жизни мы бы все вряд ли познакомились и подружились. С Юрой мы были очень разными, а в итоге оказалось, что ближе некуда. Постоянно, каждый день вспоминаю о нем, а еще при входе в театр висит его фотография, и каждый день я с ним здороваюсь: «Здорово, Юра!», и выходя из театра, прощаюсь: «Пока, Юрец!»
У Юры не было ни одной неудачной роли на сцене. Из его студенческой работы с Галиной Тюниной под названием «Сцена на гамаке» вырос спектакль «Волки и овцы» по А.Н. Островскому, который мы до сих пор играем. А как он играл Сэра Эндрю Эгьючика в «Двенадцатой ночи» по У. Шекспиру! Какой он задавал тон этой пьяной компании! Самой сложной из всех работ для Юры, я думаю, была работа в «Трех сестрах» по А.П. Чехову. Последний акт в «Трех сестрах» – это акт Чебутыкина. И он его держал.
После ухода Юры я вдруг понял, какой огромный отрезок жизни мы прошли вместе, 20 лет. Мы были молодыми студентами, потом стали актерами, потом Юра повстречал Иру, у них был роман, потом она стала его женой, потом родился Костя, потом Дима, последний сын, Юра, родился уже после его смерти. Из юноши он превратился в мужчину. Пришло время, когда у Юры стали возникать вопросы, которые требовали ответов, и он пришел в храм, и остался, и не только он один, но и вся его семья – жена и дети. В храме с людьми происходят перемены: вроде незаметно, вроде исподволь лишнее отлетает, а посмотришь через какое-то время – другой человек. Вот и Юра сильно изменился. Он был человеком открытым, эмоциональным, не хотел сдерживать себя, а ведь появилось и терпение, и терпимость. Сильно Юрки не хватает, и смерть какая-то нелепая. Никто не пострадал, все целы, а только он погиб. Как странно...
Камиль Тукаев, заслуженный артист России, актер театра и кино
Мы с Юрой увидели друг друга в году, наверное, 83-м… Когда он стал студентом первого курса Иркутского театрального училища. Я в то время уже учился на 3-м курсе. Мы были приятелями и очень симпатизировали друг другу, но большими друзьями стали много позже, когда, как ни странно, разъехались по разным городам.
Когда Юра приехал в Москву, к нему потянулись полчища бывших иркутян, причем это были люди не только из театральной среды, это были и его друзья детства, друзья его брата Коли, просто случайные знакомые. Его хватало на всех. Хлебосольство вообще было одной из главных черт его семьи. Сколько студентов отогревалось и обретало дом под крышей Степановых в поселке Тайтурка под Иркутском! Щедрость, гостеприимство, самопожертвование стали его отличительными чертами на всю жизнь. И было видно, что все уживается в нем очень органично. И нежность, и жесткость, и сила, и слабость. Как в большом человеке, в нем всего было много.
Юра всегда первым бросался на защиту, и перечить ему решались немногие. Помню, как в нашем театральном общежитии в очередной раз возник конфликт с местными. 2-й, 3-й и 4-й курс уже привыкли стоять друг за друга горой – мы бились за свою независимость, как какой-то малочисленный «театральный народ». Первокурсники пока не решались вступать в стычку со шпаной. И лишь Юрка да пара его приятелей-первокурсников, заметив конфликт, выскочили на подмогу.
Конечно, он боец, он мужчина, он был очень сильным. И очень принципиальным. Он говорил правду, он говорил то, что считал важным именно в эту минуту, как будто потом будет поздно. Многим с ним из-за этого было нелегко. Его требовательность к себе отражалась и на других. Это тоже не всем нравилось. Но рецепт общения с ним был прост – его надо было любить. И принимать его таким, какой он есть, всего без остатка. Он был очень одаренный и очень непредсказуемый, и неординарный, и очень ранимый. Он чутко отзывался на любовь, не анализируя, настоящая она или поддельная. Ему было достаточно, что есть человек, который в нем нуждается, и тогда он делал для него все. Устраивал его жизнь, давал денег, приглашал на охоту и рыбалку, мчался среди ночи на машине на другой конец города, чтобы встретить в аэропорту родственников жены друга, и так далее, и так далее…
Мне порой казалось, что он проживает не 24 часа в сутки, как все мы, а 48. И успевает за это время сделать массу добрых дел. Именно добрых, как доктор Айболит. Недобрых на моей памяти он никогда не делал.
Иногда он останавливал бешеный темп своей жизни и молчал. В эти моменты его не надо было трогать. Он рыбачил и молчал, вел машину и молчал, укачивал очередного новорожденного сына и молчал. Я в эти моменты уходил на кухню, пил чай и ждал. Или мыл посуду. Эту традицию в наших семьях завел именно Юрка: мы мыли посуду друг у друга, даже не знаю, почему, просто нам это нравилось. Смешно…
Последние годы он стал много разговаривать с самим собой, задавать вопросы, мучительно докапываться до сути. Я помню, как в прошлом году он приехал в Воронеж на мои спектакли. Наш обратный путь в Москву в его машине превратился в горячий спор – сначала о Чехове, потом о жизни вообще. Шесть с половиной часов, в которых были и ярость, и несогласие, и обиды, и молчание, и примирение, и опять споры, и воспоминания, и слезы, и любовь. С ним все всегда заканчивалось примирением и любовью.
К его манере говорить, к такому потоку сознания надо было привыкать. Он мыслил очень ассоциативно и часто начинал издалека. Многих это приводило в замешательство. Люди не понимали, о чем сейчас речь, и только минут через пять он возвращался к тому, что стало поводом этой тирады. Зная эту его манеру, я любил наблюдать в эти моменты за его собеседниками. Я вообще любил с ним говорить. Мне кажется, ни с кем я не проживал в беседах такой насыщенной, полнокровной жизни. Он мне давал ощущение Жизни! Вот – наверное, я нашел то самое главное, что, боюсь, не успел ему сказать.
А еще столько, сколько я смеялся с ним, я не смеялся, наверное, за всю мою жизнь. С ним было очень радостно и весело жить. В эти моменты я был счастлив.
Спасибо, Юра. Прости, что с опозданием…
Как хочется избегать прошедшего времени в рассказе о нем.
Как хочется, чтобы он был рядом.
Как его не хватает.
