Многие критики признают новый фильм Эмира Кустурицы «По млечному пути» буквально энциклопедией режиссера: самоцитаты и параллели, рефрены и отсылки к прошлым шедеврам мастера радуют опытного зрителя, а новому зрителю дают полнокровное представление о творческом наследии режиссера. И впервые в жизни Кустурица отважился снимать самого себя в главной роли. Как остаться человеком в безумной мясорубке войны? Ответ Кустурицы – это любовь, смирение и немного удачи.
Жизнь после «Завета»
Нового фильма Эмира Кустурицы мировой зритель ждал почти десять лет. После картины «Завет», выпущенной в 2007 году, Кустурица, если можно так выразиться, пожил для себя. Колесил с концертами по всей Европе со своим No Smoking Orchestra, строил Дрвенград, или Кустендорф – смесь феодального владения, эко-культурного поселения и сербской деревни. Не самое дешевое место паломничества для множества туристов и мировой интеллигенции, заряженной в схожем с Кустурицей духе: антиглобализм, антиамериканизм, традиционализм, немного левацкого пафоса и здорового разгильдяйства.
В январе в Кустендорфе ежегодно раздают золотые, серебряные и бронзовые яйца. Это награды победителям международного кинофестиваля, директором которого является Эмир Кустурица. Фестиваль стал манифестом политических взглядов и художественного вкуса великого серба, который каждую встречу с кинематографистами в своих пенатах ознаменовывает громкими и порой нелепыми акциями по устрашению «голливудской машины, оккупировавшей человечество потребительской глупостью». Выбрав в символы Голливуда Брюса Уиллиса, Кустурица то символически хоронит его знаменитую эпопею «Крепкий орешек», то виртуально лупит его, словно праздничную пиньяту, из которой высыпается гора попкорна.
Вдохновленный успехом Дрвенграда, в 2014 году Кустурица построил целый город, назвав его в честь любимого писателя, лауреата Нобелевской премии Ива Андрича – Андричградом. Город не только стал культурной столицей Сербии и новым духовным центром восточноевропейского православия, но и соединил страну с Боснией и затем с Турцией через вновь отстроенный мост через реку Дрину. «Все, что я заработал на кино, я вернул Сербии!» – объяснял тогда Кустурица журналистам, действенно подтверждая свою позицию неприятия кино как чисто капиталистической отрасли инфраструктуры развлечений. Во многих интервью Кустурица подчеркивает, что далеко не отдыхает и не наслаждается процессом съемок фильма, подшучивая над пресловутыми «голливудскими». «Послушать их – так съемки это сплошное веселье. Если вам было весело, вряд ли получилось стоящее кино!» – бурчит жизнерадостный серб.
Кустурица снимает не потому, что не может не снимать, не потому, что договор с продюсером, не потому, что иначе о нем забудут, а потому, что приходит время снимать фильм. «Я молчал 10 лет, и, наверное, было бы неправильным выйти к зрителям не с чем-то очень личным и важным для меня», – говорит Эмир в одном из интервью. Значит, режиссер для того и подвергает себя этим творческим и организационным мукам, ловит солнце, пиротехников и гусей по всей съемочной площадке, чтобы рассказать что-то очень важное и личное…
Почему именно гуси, солнце и пиротехники? Опытные синефилы знают, что без этого не обходится ни одна картина Кустурицы. Еще, конечно, должна быть большая любовь и свадьба, полеты влюбленных – то ли во сне, то ли наяву, странные механизмы и смешные автомобили времен недоразвитого социализма, и животные как фон, как стихия, как действующие лица, и даже как посланники Всевышнего.
Роковой треугольник
Весь традиционный букет режиссера в полной мере представлен в новом фильме «По млечному пути». Более того – многие критики признают фильм буквально энциклопедией Кустурицы: самоцитаты и параллели, рефрены и отсылки к прошлым шедеврам режиссера радуют опытного зрителя, а новому зрителю дают полнокровное представление о творческом наследии режиссера. И впервые в жизни Кустурица отважился снимать самого себя в главной роли.
Итак, Балканы, конец прошлого века, война. Бесконечная, непонятная, страшная, никому не нужная и, как сейчас говорит сам Кустурица, «экспортированная к нам Западом» война в распадающейся Югославии. Кто и с кем воюет, кто принимает решения о перемириях и кто их нарушает, где правда и кто виноват – режиссер ответов не дает. Есть условные «наши», к которым юродивый Коста возит молоко из мирной, гражданской жизни. Это, кстати, показано особенно гениально и точно: война, ненужная и подлая, гремит и убивает в одной части потрясающего пейзажа, а в нескольких километрах – тишь, гладь и контрабанда, то есть мирная жизнь по законам военного времени. Именно в этой мирной и относительно тихой жизни у чудака Косты, бывшего музыканта, перенесшего трагическую смерть своего отца, казненного боевиками, завязывается сложный любовный треугольник с героинями Слободы Мичалович и Моники Беллуччи. Треугольник сложный, но той безрассудной и необязательной кустурициевской сложностью, в которой мотивы в поведении героев меркнут на фоне его яркости. Героиня Беллуччи – некая красавица, наполовину сербка, наполовину итальянка, жившая с натовским генералом, но сбежавшая и давшая судебные показания против него. Эмир не утомляет нас подробностями ее прошлого – ее жизнь в фильме начинается с лагеря беженцев, где она помогает вновь прибывшим и чуть не каждый день смотрит фильм Михаила Калатозова «Летят журавли». Эта странная, нелепая, искусственная на первый взгляд деталь – почему Калатозов, а не, например, Феллини? – запускает механизм эмоционального воздействия на ту часть публики, культурный код которой схож с кодом самого Кустурицы. И дальше уже эта машина – не голливудская, вышибающая из зрителя дух, а нелепая, ржавенькая и кое-где побитая, но боевая – ведет именно такого «правильного» зрителя по трагикомическим ухабам повествования, выжимая, где надо – слезу, где надо – смех. А иногда и то и другое одновременно – как в эпизоде с пришиванием Косте уха.
Итак, некие контрабандисты помогли героине Моники сбежать из лагеря и разместили в доме, куда Коста приезжает за молоком для воюющих. Ей дали прозвище Невеста и сказали ждать возвращения с фронта героя войны в исполнении фирменного кустурициевского Мики Манойловича, актера, который, кажется, не снимался у Кустурицы только в «Жизни как чудо». Также в доме живет сестра героя войны Милена (Слобода Мичалович), такая же странная, как Коста, и такая же дикая, как ее братец. В перерывах между попойками в местном баре и распеванием страшных антиамериканских гимнов про «большого брата, которому придет конец», Милена готовится к двойной свадьбе – брата с таинственной Невестой и ее с Костой.
Военный молочник, кажется, уже смирился с ролью будущего мужа бывшей чемпионки по спортивной гимнастике и сестры полевого командира, но, увидев Невесту, навсегда теряет остатки душевного спокойствия. Интересно, что и Невеста явно симпатизирует блаженному Косте с его нелепыми хитрыми переглядываниями и неловкими заигрываниями, с его постоянным зонтиком от солнца и ручным соколом, верхом на строптивом осле, навьюченном молочными бидонами. Нелепая, гротескная фигура Косты трагична и выразительна: это Дон Кихот в облике Санчо Пансы, истово, но мирно сражающийся с духом войны за свою прекрасную Дульсинею-Невесту. Однажды украв Невесту из-под самого носа у страшной Смерти, поджидавшей в лице генеральских натовских прихвостней всех участников двойной свадьбы, Коста уводит ее от преследователей, и дальше они идут вместе. Долгим млечным путем к жизни… скорее всего, вечной. Но об этом третья часть картины.
Куда ведет млечный путь
Само название «По млечному пути» отсылает зрителя к Люису Бунюэлю и его абсурдно-хрестоматийному «Млечному Пути» (1969). В сдержанно-экстравагантной манере отец мирового киносюрреализма описал приключения паломников на знаменитом пути к предполагаемой могиле апостола Иакова в испанском городе Сантьяго-де-Компостела. Считается, что после мученической кончины апостола в 44 году на Святой земле его останки были положены в лодку и пущены по волнам Средиземного моря. Чудесным образом лодка с нетленными мощами приплыла в Испанию, а установлению традиции почитания и паломничества к месту захоронения послужил сон императора Карла Великого. Основателю династии Каролингов приснился Млечный Путь, который простирался к святому месту через Францию и Испанию, а Господь призывал Карла расчистить «звездную» дорогу от мавров.
У Кустурицы же «млечный путь» буквально обозначает дорогу Косты, отмеченную каплями молока из пробитого пулями бидона. Этими каплями питается змея, и, заметив это, Коста начинает специально подкармливать пресмыкающееся. За это коварный змий однажды набрасывается на него и как будто душит, но в результате их борьбы Коста, наоборот, спасает себе жизнь. Подобная история, по утверждению режиссера, имела место во время войны в Афганистане с одним его знакомым. Таким образом, «млечный путь» священной войны и покаянных паломничеств превращается у Кустурицы в молочную дорогу добрых и простых, очень понятных, но от этого не менее трудных дел.
За весь фильм Коста, кажется, ни разу не стреляет ни в солдат, ни в натовских головорезов, идущих по их с Невестой следам. Этот блаженный пацифизм героя Кустурицы как нельзя лучше рифмуется с Дезмондом Доссом, солдатом-пацифистом из фильма Мела Гибсона «По соображениям совести». Интересно, что у Гибсона его картина тоже стала результатом десятилетнего перерыва в режиссерской карьере. И вот в один год два мэтра, такие разные и далекие по киноязыку друг от друга, выдают по яркому фильму, оба снятые на пределе возможностей каждого мастера и посвященные, по сути, одной теме – как остаться человеком в безумной мясорубке войны? Если ответ Гибсона – это любовь к ближнему, личный подвиг, несгибаемая воля к жизни и готовность принять любое наказание за свои убеждения, но не поступиться ими, то ответ Кустурицы – это любовь, смирение и немного удачи.
Любовь Косты детская и чистая – ко всему живому и беззащитному, к музыке и зверям, вынужденным страдать по воле человека, она такая же робкая и нежная и к его Невесте. Это не любовь обладания, это любовь сотворчества и со-бытия. Один из самых напряженных, мелодраматичных и занятных фрагментов фильма – это история Косты, разрывающегося между своими двумя невестами. Одна – реальная, простая, веселая, дерзкая, вскормленная войной и кровью Милена, которая сама себя назначила в жены и сама решила, где и когда это произойдет. Другая – загадочная, таинственная, но такая близкая, понятная и родная Невеста в исполнении Моники Беллуччи. Апофеоз этого чувства наступает в сцене в лазарете, где Коста держит кастрюли над головами спящих женщин, спасая их от капель дождя с протекающей крыши.
Бог есть Любовь
Любовь в новом фильме Кустурицы буквально в каждом кадре. Но на самые вершины именно религиозного, духовного восприятия автор поднимается в конце фильма, после трагедии на минном поле. Эта сцена требует особого упоминания: в своем бегстве от натовцев Коста и Невеста попали в большое стадо овец. Солдаты окружают их, высматривают в стаде, овцы пугаются и в какой-то момент заходят на минное поле. Дальше происходит то, что обычно вызывает смех или недоуменное отторжение у зрителей: перебор, слишком сентиментально, в лоб. Но эти взлетающие рога и копыта, это блеяние и бессмысленная беготня по полю так пугающе точно показывают поведение простого человека на войне, что за каждой взорванной овцой мы видим ребенка, мать, старика.
Можно, конечно, принять защитную позу, надеть смешливую маску, но если хватает сил, то лучше досмотреть ее так. Некоторые журналисты называли эту сцену самой яркой и самой, возможно, безвкусной у Кустурицы. Какой увидит ее зритель – решать ему.
В финале сцены с овцами Коста борется с пастухом – разумеется, это аллегория борьбы Иакова с Богом, знакомой нам по книгам Ветхого Завета. Пастух и сам забежал на минное поле, чтобы спасти хотя бы последнего ягненка, неся его на плечах. Именно этот пастух удерживает Косту от неправильного и гибельного решения.
Финал фильма – это будущее Косты. Потеряв своих невест, он стал честным монахом. Это самая светлая и радостная часть фильма, в которой умиротворенный монах затаскивает на высокую гору тяжелую сумку с камнями, чтобы потихоньку, год за годом, покрыть все злосчастное минное поле, на котором решилась его судьба, камнями. Этот обессиленный монах на крошечном островке травы посреди огромного сада камней, которые он натаскал за несколько лет упорного ежедневного труда, – как еще нагляднее показать изнуряющий труд монашеской молитвы? Недаром в процессе своего собирания – оно же и разбрасывание! – камней Коста сподобился райского видения, в котором его Невеста дожидается своего чудака-молочника.
Идея богооставленности, самоотверженной молитвы в отсутствии Бога, в осознании Его невозможности, Его полного молчания, по меткому замечанию Владимира Шалларя в его статье «Мы оставлены Богом: пять кинотеологий», стали духовным лейтмотивом сериала «Молодой папа» Паоло Соррентино и ленты «Молчание» Мартина Скорсезе. Это самые значимые на сегодня высказывания на киноязыке именно о проблемах религии и веры в Европе. У Кустурицы, безусловно, причисляющего себя к европейскому миру, это не так. В его народном, эпическом киноязыке Бог может говорить через животных, делая змей и ослов, соколов и гусей своими ангелами, посланными к нам с целью напомнить о Его воле.
Конечно, чтобы понимать это ангельское наречие, нужно быть таким странным парнем, как Коста, играющим на цимбале для сокола и хранящим на зеркале фотографию злодея, держащего голову его отца в руке. «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи» – кажется, именно этими словами Серафима Саровского и наполнены последние сцены картины, где усталый и согбенный под тяжестью камней в сумке монах Коста кормит лесного медведя яблоком.
