Леонид Петрович Крысин, доктор филологических наук, профессор, заместитель директора, заведующий отделом современного русского языка Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН. Автор книг «Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка», «Русское слово, свое и чужое. Исследования по современному русскому языку и социолингвистике», «Толковый словарь иноязычных слов».
– В каждом языке отражен некий образ мира. Что характерно для русской языковой картины мира?
– Есть теория, что восприятие мира людьми зависит от языка, которым они владеют. Эта идея была высказана больше полувека назад американцем Стефаном Уорфом. Кем-то она оспаривается, кем-то принимается... В языке можно указать какие-то конструкции, слова, выражения, которые отражают своеобразное для данного этноса видение мира. Вот, например, в русском языке безличные конструкции типа «мне холодно», «мне не спится», «вам грустно» очень своеобразны, они не имеют точного перевода на другие языки. При переводе их приходится в личную конструкцию превращать: грубо говоря, «я имею холод» или что-то в этом роде. Или, допустим, «грозой снесло мост»: «гроза снесла мост» – это одно: гроза непосредственно воздействовала и снесла мост, а «грозой снесло мост» – предполагается, что еще какая-то сила есть, помимо грозы, которая использовала грозу в качестве инструмента, нечто мистическое. Это также своеобразная синтаксическая конструкция, которая отражает видение мира русским человеком – понимание, что стихии тоже в чьих-то руках – руках Божиих.
И в лексике свои особенности есть: допустим, хорошего перевода слова «тоска» нет, слово «душа», например, можно перевести на английский «a soul» но опять-таки, исследователи сходятся в том, что стоящее за этим словом содержание богаче, чем соответствующий перевод на какой-либо другой язык.
– Что вы можете сказать о положении русского языка в мире?
– Положение русского языка в мире – это проблема. В 90-х годах отмечалось резкое падение интереса к его изучению, он исчезал как предмет из системы школьного преподавания. Сейчас, правда, наблюдается некий подъем. И год русского языка объявлен главным образом потому, что надо продвигать русский язык – такая задача стоит перед властью и людьми, которые озабочены судьбами страны, в том числе и учеными. В связи с годом русского языка предпринимаются активные действия для возрождения интереса к нашему языку главным образом в странах Европы, но не только: я знаю, что разработанные программы года русского языка включают различные мероприятия в Южной Африке, Австралии…
– Чем русский язык может быть интересен иностранцу? Раньше его учили главным образом, чтобы читать русскую классику в оригинале…
– Думаю, существует прагматический интерес к русскому языку. Какие-то отрасли экономики, промышленности интересны Западу, все, что касается военной сферы, вооружения, космической техники – литература, документация по этим вопросам может быть на русском, это заставляет соответствующих специалистов не только пользоваться переводом, который может быть неточен, а читать на языке подлинника.
– Какие изменения происходят в русском языке? Возможно, теряясь в мощных информационных потоках, он обретает лаконичность…
– Специального свойства – лаконичности, – я думаю, он не обрел, другое дело, что те, кто доносит до нас информацию, стараются в единицу времени уложить как можно больше сведений. Телеведущие тараторят, как пулеметы, ошибаются, и зритель не успевает улавливать суть и обращает внимание на ошибки, а не на содержание.
Что касается лаконичности, в каком-то смысле можно применить это к лексике: вместо описательных русских оборотов появляются короткие заимствования, иноязычные слова, иной раз по-английски сказать проще и короче, чем по-русски.
– Как-то повлиял на состояние языка научно-технический прогресс?
– Если сравнить русский язык начала ХХ века и начала ХХI, конечно, видны будут очень сильные отличия именно в этом плане. Столько появилось нового во внешнем мире: возникают новые отрасли в науке и технике, активно развивается промышленность – все это обрастает терминологией, которая не всегда остается в рамках той области, где она родилась. Возьмем, к примеру, экономику: сколько мы сейчас экономических терминов слышим, может, не всегда представляя их точное значение: дилер, брокер, клиринг и прочее… Это уже выплеснулось на страницы печати, электронных средств массовой информации. Тем самым словарь современного человека расширяется.
– Как в языке отразились изменения общественно-политической ситуации в России в ХХ веке?
– Эти изменения привели к тому, что Россия стала более открытой Западу, сменились приоритеты: в советском обществе интересы были классовые, а с перестройкой, с начала 90-х годов, стало преобладать общечеловеческое, и от этого сместились актуальные лексические слои. Что-то, бывшее на периферии, выступило на первый план, а что-то, отражавшее классовую точку зрения, ушло на периферию. Речь стала более свободной. Раньше же вообще анекдот был: раздается звонок в квартиру Брежнева, он вынимает бумажку и спрашивает: «Кто там?» С той стороны Подгорный, председатель Президиума Верховного Совета, вынимает свою бумажку и говорит: «Это я, Николай Викторович Подгорный». Все читалось по бумажке абсолютно, от А до Я. А спустя некоторое время, после прихода М. С. Горбачева, уже нельзя было себе представить политика, который безотрывно говорит по бумажке.
Речевая свобода – благо для языка, это способствует его развитию, вовлекаются в активную сферу использования разные пласты: и разговорная речь, и просторечие, и жаргон – другое дело, что дозировка зависит от внутренней культуры человека, но сама по себе речевая свобода – это хорошо. Она, конечно, имеет и другую сторону: начали уже вовлекать и ненормативную лексику, и то, что не одобряется культурной традицией, которая очень важна для любого языка, разрушить ее легко, а для создания требуется очень долгое время.
– Что изменилось с возрождением церковной жизни?
– В первую очередь изменения произошли в лексике. Слова типа «Богородица», «милосердие» – все, что связано с религиозной сферой, стало вовлекаться в активное употребление. Наряду с другими функциональными стилями – научным, деловым, публицистическим и т.д. – существует церковный стиль, на который никогда не обращали внимания, как будто его и нет, – в действительности это целая сфера, в которой очень своеобразно используется русский язык: «слово Божие», а не «Божье слово», например. Сейчас и в учебниках, и в научной литературе всерьез описывается эта функциональная разновидность русского языка – церковно-религиозный стиль. Он очень активен: проповедь, например, вы можете услышать и в церкви, и по телевидению, и по радио... Это часть нашей жизни. Произо
шли и внешние изменения – орфографические. По правилам 1956 года следовало писать слово «Бог» с маленькой буквы, а допустим, «Комитет Государственной Безопасности» – с большой. В нынешней практике многие слова, связанные с религиозной сферой, например, Бог, Богородица, Пасха, Рождество должны писаться с большой буквы, и это уже введено новыми правилами, которые вышли в конце прошлого года, – нашим институтом был создан новейший справочник по орфографии.
– Как вы считаете, должна ли проводиться некая языковая политика, имеет ли место языковая цензура?
– Языковая политика есть и должна быть. Другое дело, что она недостаточна сейчас. Что касается средств массовой информации, выступлений в Государственной Думе, законотворческой деятельности – все эти публичные сферы должны, конечно, особенно тщательно оберегаться от нежелательных внешних влияний. Здесь нужна, бесспорно, языковая политика. Но языковая политика по отношению к бытовой речи невозможна: человек неподвластен никакой лингвистической инспекции: если он хочет употреблять иностранные слова, никто ему не запретит, хочет ругаться матом – и будет, это зависит от его культуры. А в публичных сферах человек не волен как угодно использовать русский язык, он должен придерживаться определенных достаточно жестких норм. Для того чтобы эти нормы исполнялись, в частности, есть «Закон о русском языке как государственном», другое дело, что он составлялся без участия лингвистов и какие-то механизмы не проработаны: написано, например, что нельзя употреблять иностранные слова, когда есть соответствующее русское, а кто определит, допустим, являются ли синонимами «эксклюзивный» и «исключительный» или они разведены по сфере употребления? «Компьютер» – это иностранное слово, надо ли его заменять? Есть слово «вычислитель», давайте его введем. Нужны разумные регулирующие меры.
– Какие проблемы существуют в современном русском языке?
– Многие обсуждают и осуждают, что много заимствований, мощный поток жаргона хлынул в литературную речь. Что-то исчезнет из языка, что-то уйдет на периферию, что-то останется – у языка есть счастливое свойство: он способен к самоочищению. Надо надеяться на силу языка, но в то же время не сидеть сложа руки: многое зависит от лингвистов, писателей, от общества в целом. Сейчас в связи с годом русского языка активизировался интерес к языку, много появилось статей, публикаций, выступлений по радио и телевидению; это не дает мгновенного результата, но пробуждать интерес к своему языку очень важно.
– На что ориентируется в своей речи современный человек?
– Раньше эталоном хорошей речи был театр. Речь актеров Малого театра считалась образцом до середины ХХ века. Постепенно, с возникновением радио, телевидения авторитет театра был потеснен средствами массовой информации. Но потеснен обоснованно: на радио и телевидении существовал институт дикторов, их специально обучали, наказывали за ошибки, штрафовали. Их учили хорошей речи: и интонации, и произношению, и темпу, и ритму речи. К концу 80-х годов институт дикторов был ликвидирован. Вместо дикторов появились ведущие, которые не обладают этими навыками, никто их специально не обучал. Они, конечно, владеют нормами литературного языка, но одно дело уметь говорить в быту, а другое – перед микрофоном, где совершенно иные требования предъявляются и в смысле скорости речи, и темпа, и тембра... Сейчас это беда для телевидения и радио. Наступила другая эпоха. На средства массовой информации сейчас ориентироваться не стоит.
Примером хорошей речи сейчас может служить, с моей точки зрения, театр. Не все театры, конечно, но тот же Малый театр, МХТ, в Петербурге – БДТ. Та речь, которая звучит с подмостков театра, в значительной степени является образцовой, литературной. Вот, к примеру, замечательно говорит О. Басилашвили, его речь выразительна интонационно и очень богата мелодически. Важно же не только уметь ставить ударение, употреблять правильные слова, огромное значение имеет и мелодический рисунок речи, правильное интонирование. Это тоже входит в культуру речи.
– Какую эпоху в России можно назвать эпохой слова?
– Смотря что иметь в виду. 20-е годы прошлого столетия – это возрождение ораторского искусства, было очень важно выразительно, четко говорить, призывать широкие массы к действию, пропагандировать, невозможно было представить, чтобы человек вышел перед народом и начал читать по бумажке. Это было время устного слова. В 30-е годы больше внимания стало уделяться письменному тексту. Новый всплеск интереса к устному слову, мне кажется, связан с перестройкой.
Что касается письменного слова, ХIХ век, конечно. Тогда не было средств массовой информации: одна газета, но ни радио, ни телевидения – того, что создает массовое информационное поле, – не существовало, поэтому, конечно, художественное слово выходило на первый план. Но устное имело меньшее значение.
– Что можно предпринять, чтобы вызвать у учащихся интерес к русскому языку, дабы этот предмет не казался им скучным и утомительным?
– Нужно, чтобы они самостоятельно овладевали какими-то навыками: сейчас во многих учебниках появились задания по написанию заявления, аннотации на книгу, реферата. Развитие речи – целое направление в современных учебниках, и это, по-моему, вызывает интерес к русскому языку. Не только запоминание правил, что набивает оскомину у школьника, и он отвращается от предмета русский язык, а включение творческого начала. Ученик должен видеть практический смысл того, что он делает, не заучивать, а самостоятельно творить.
