Кроме 23 февраля, Дня защитника Отечества, в России празднуются дни воинской славы – памятные даты великих сражений. Но кроме них в истории России были и другие сражения, может быть, не столь масштабные, но не менее великие по силе духа и самоотверженности их участников. Журнал «Виноград» начинает цикл статей о подвигах русских воинов.
Драться до последней возможности
Русско-турецкая война 1828–1829 годов, связанная с греческой борьбой за независимость и закрытием Босфорского пролива, медленно подходила к финалу.
14 мая 1829 года три русских корабля – фрегат «Штандарт» и бриги «Орфей» и «Меркурий» – находились на патрулировании у Босфора. Турецкий флот после сражения в Наваринской бухте был немногочислен, но мог наделать неприятностей, пока основные силы русского флота участвовали в бомбардировке прибрежных турецких крепостей и их блокаде с моря.
Неожиданно со стороны Анатолийского побережья показалась турецкая эскадра в составе 14 (по другим сведениям – 18) вымпелов. При явном превосходстве турок командующий боевой группой капитан-лейтенант Павел Яковлевич Сахновский дал сигнал «Взять курс, при котором судно имеет наилучший ход». Русские корабли поставили все паруса и стали уходить к Сизополю, где в то время находились главные силы русской эскадры.
Фрегат «Штандарт» и бриг «Орфей» набрали достаточную скорость, а вот «Меркурий» не мог похвастаться хорошими ходовыми качествами, да и паруса его нуждались в ремонте. Вскоре стало ясно, что турецкая эскадра нагоняет его. В авангарде шли два линейных корабля – 110-пушечный «Селемие», на мачте которого развевался адмиральский штандарт (там находился командующий эскадрой, капудан-паша), и 74-пушечный «Реал-бей», где находился контр-адмирал.
Преследователи подошли совсем близко, и тут ветер стих. Бриг получил некоторое преимущество, потому что конструкция «Меркурия» предусматривала использование весел – по 7 с каждой стороны. Это, кстати, вкупе с его маленькой осадкой и тяжелым дубовым корпусом ухудшало мореходные качества. «Меркурий» стал уходить на веслах, но было понятно, что это лишь короткая передышка.
Молодой капитан-лейтенант Александр Иванович Казарский созвал общий совет, где поставил единственный вопрос: «Что можно сделать для спасения судна и воинской чести?» Согласно традиции, сложившейся еще в древние времена в английском флоте, спрашивать начали с нижних чинов. Штурманский поручик Иван Прокофьев без колебаний предложил принять бой и драться до последней возможности, а потом сцепиться с вражеским флагманом и взорвать его и себя. Мнение было поддержано всеми офицерами. Капитан Казарский лично пошел к матросам и убедился, что решение единодушно. Матросы прокричали «ура!» и стали переодеваться в чистое. Одного человека Казарский поставил на охране флага с приказанием стрелять в каждого, кто попытается его спустить. Затем зарядил пистолет и положил у крюйт-камеры (порохового погреба), с тем чтобы последний оставшийся в живых мог взорвать корабль. Между тем линейные корабли противника поймали ветер верхушками мачт и стали догонять злосчастный бриг.
В половине третьего «Меркурий» попал в зону поражения вражеских пушек, и ядра турок стали дырявить паруса и бить по корпусу. Ободрив матросов, которые продолжали грести изо всех сил, Казарский лично открыл кормовой порт и стал отвечать туркам из малого погонного орудия. Эффект от него, впрочем, был скорее психологический.
Вскоре ветер окреп, и «Селемие» атаковал «Меркурий», решив закончить дело одним бортовым залпом. Только тогда Казарский пробил боевую тревогу и лично встал к штурвалу, скомандовав «поворот», – в результате ядра прошли мимо. Уклонившись от залпа 110-пушечного корабля, бриг сам дал залп по противнику.
Впоследствии, разбирая обстоятельства боя, многие считали практически невозможным, чтобы маленький бриг со слабым вооружением выдержал бой с линейными кораблями и тем более вышел из него победителем. Однако существовали обстоятельства, делавшие это возможным. Это боевой опыт капитана Казарского, который до того два месяца занимался на своем первом корабле артиллерийской дуэлью с турецкими крепостями, всякий раз успевая произвести свой выстрел и увернуться от ответного залпа, и даже получил за взятие Варны золотую саблю. Это настроение команды, которая была одним сплоченным коллективом – от старшего офицера до последнего битого линьками матроса. И наконец, вооружение брига.
На единственной открытой батарейной палубе брига «Меркурий» находилось восемнадцать 24-фунтовых медных каронад (24 фунта – калибр 152 миллиметра при весе заряда 11,9 кг согласно таблице русской артиллерии). Каронада может выглядеть пародией на орудие – легкая, тонкостенная, с коротким огрызком ствола. Она бьет недалеко, начальная скорость полета снаряда невелика. Но на дистанции пистолетного выстрела каронада превращается в действительно грозное оружие, имея огромное преимущество в мощности залпа и в скорости заряжания. Каронады в свое время очень любил адмирал Нельсон, за что и поплатился, сблизившись на предельную дистанцию и получив пулю от французского стрелка.
Маневрируя, Казарский уводил корабль от турецких бортовых залпов и прятался в дыму, образующемся после каждого выстрела. Весла позволяли ему, независимо от ветра, крутиться практически на месте, в то время как огромным линейным кораблям нужно было время на маневр. «Селемие» был уже совсем рядом, с палубы били из ружей. От одной верной пули капитана заслонил матрос. Снаряд убил еще двоих. Турецкие ядра делали дыры в корпусе, и моряки забивали их чопами, обернутыми просмоленной парусиной, тушили пожары от зажигательных бомб (брандескуглей). После боя насчитают 22 пробоины в корпусе «Меркурия». Одну из них, способную утопить корабль, заслонил собой матрос Гусев. В грудь ему уперли бревно, и он медленно умирал за то, чтобы корабль продолжал сражаться.
Победа вопреки обстоятельствам
В составе команды «Меркурия» на двадцать пушек было девять канониров. Канонир занимался непосредственно заряжанием и прицеливанием; все остальные операции – накат пушек на место, охлаждение, прочистка ствола – возлагались на солдат. У Казарского были прекрасные канониры. Ивану Лысенко удалось перебить ватер-штаги на бушприте «Селемие» и повредить грот-брам-стеньгу, после чего, дав прощальный залп, «Селемие» лег в дрейф, и «Меркурий» остался один на один с «Реал-беем». Артиллерийская дуэль продолжалась еще час. Казарский был ранен в голову, но продолжал руководить боем. В исправности оставались лишь семь каронад: одну из них сорвало с креплений вражеским ядром, другие вышли из строя из-за перегрева и плохой очистки стволов, а гребные суда, висящие по бортам брига, разнесло в щепки. «Меркурий» пошел на сближение с линейным кораблем с такой решимостью, что на «Реал-бее» запаниковали, решив, что он собирается взорвать крюйт-камеры и погибнуть вместе с турецким флагманом. Однако, подойдя под самый борт, «Меркурий» ударил из каронад и перебил левый нок фок-марса реи «Реал-бея», после чего и второй турецкий флагман потерял ход. В пороховом дыму бриг еще раз уклонился от ответного огня линейного корабля и стал уходить.
«Штандарт» и «Орфей», идущие в сторону Сизополя, прислушивались к артиллерийской канонаде. Когда в половине шестого вечера она стихла, на судах приспустили флаги в знак траура по погибшему «Меркурию».
На следующий день, 15 мая, команда брига увидела паруса русского флота, идущего навстречу. Посмотрев на андреевские флаги, Казарский лично разрядил в воздух пистолет, до этого продолжавший лежать у крюйт-камеры.
Итоги боя: четверо погибших, шестеро (по другим сведениям – восемь) раненых, 22 пробоины в корпусе, 16 повреждений в рангоуте, 148 – в такелаже, разбиты все гребные суда, повреждена одна каронада. Корпус из мореного дуба успешно противостоял как книппелям и брандескуглям, так и обычным ядрам. Правда, для того, чтобы починить корабль, потребовалось четыре года.
Очень многие, говоря о подвиге «Меркурия», цитируют фрагменты письма штурмана «Реал-бея», отправленного из Биюлимана 27 мая 1829 года. Приведем его здесь почти полностью.
«…Мы пошли снова к проливу; и взяли один 36-пушечный фрегат, который спустил флаг при нашем приближении. Капитан того фрегата оставался до вчерашнего дня на нашем судне; он украшен многими орденами и очень хорошо объясняется на итальянском языке, имя его Семен Михайлович, а фрегат называется "Рафаил".
Во вторник, с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна: фрегат и два брига; мы погнались за ними, но могли догнать только один бриг в три часа пополудни. Корабль капитан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться: он дрался, ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Бриг сей должен потерять, без сомнения половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, еще более был бы поврежден, если б капитан-паша не прекратил огня часом ранее нас и сигналом не приказал бы нам то же сделать.
В продолжение сражения командир русского фрегата говорил мне, что капитан сего брига никогда не сдастся, и если он потеряет всю надежду, то тогда взорвет бриг свой на воздух. Ежели в великих деяниях древних и наших времен находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми литерами на храме Славы: он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг – "Меркурий". С 20 пушками, не более, он дрался против 220 в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре».
Кто же был этот «офицер, украшенный многими орденами»? Семен Михайлович Стройников, капитан второго ранга, давний знакомый Александра Ивановича Казарского. Именно он до Казарского командовал «Меркурием», именно ему капитан Казарский обязан сплаванной боевой командой. Награжденный орденом Святого Георгия за смелость, он был назначен капитаном нового 36-пушечного фрегата «Рафаил». Несколько месяцев Стройников и Казарский командовали каждый своим кораблем, а потом с промежутком в два дня встретились с турецким флотом. Стройников в тумане, перепутав чужие корабли со своими, внезапно оказался в центре турецкой эскадры 12 мая. Что делать? Не имея возможности убежать, со всех сторон окруженный врагами, Стройников созывает военный совет. Как он утверждал потом на следствии по делу о сдаче фрегата противнику, офицеры высказались за то, чтобы сражаться до последнего, а команда не хотела умирать. Однако лично Семен Михайлович команду ни о чем не спрашивал, а в нарушение флотских традиций послал к ним старшего офицера. Тот, вернувшись, сказал, что команда просит о капитуляции. И тогда своим решением Стройников сдал корабль туркам.
Потомству в пример
На флоте в то время действовал Петровский морской устав: «Буде же офицеры, матросы и солдаты безо всякой причины допустят командира своего корабль сдать или из боевой линии уйти без законной причины и ему того не отсоветуют или в том его не удержат, тогда офицеры казнены будут смертью, а прочие – с жребия десятый повешены». 1720 год, артикул 73.
Капитуляция «Рафаила» была первым и, наверное, самым позорным случаем сдачи в плен корабля российского флота. Команда плененного фрегата была переведена на «Реал-бей». И именно потому Стройников оказался на штурманском мостике в момент боя брига «Меркурий» с турецкими флагманами. Как утверждают в некоторых источниках, он сказал в ответ на вопрос турок о том, как быстро сдастся русский бриг: «Этот вы, пожалуй, не возьмете».
А потом, когда на «Реал-бее» рухнули лиселя вместе с реей и корабль лишился хода, он видел, как удаляется непобежденный «Меркурий».
После заключения мира пленную команду вернули в Россию. Из 216 матросов в живых оставались 74. Из офицеров умер только один – они содержались лучше. Согласно Петровскому уставу всех офицеров и каждого десятого из матросов приговорили к смерти. Но потом приговор смягчили, и до конца жизни Стройников, лишенный званий и чинов, плавал на Белом море простым матросом. В момент сдачи в плен ему было 48 лет. Казарскому в момент его наивысшей славы – 33 года. Дети Стройникова – двое сыновей – стали контр-адмиралами, не единожды проявив личную храбрость: они восстанавливали честь рода. А Казарский, повышенный до капитана первого ранга, командовал фрегатом, стал флигель-адъютантом Николая I. Он имел тот изъян с точки зрения военной и гражданской службы, что помогает во время военных действий, но очень сильно способен навредить в годы мира, – необыкновенную честность. Именно поэтому, когда он приезжал с инспекторскими проверками, его ужасно боялись воры и казнокрады. В 1833 году в Николаеве, разбирая дело о хищениях на Черноморском флоте, он был отравлен огромной дозой мышьяка, подсыпанного ему в кофе. Кофе поднесла ему красивая девушка, генеральская дочь. Знавший, что его хотят отравить, Казарский не смог отказаться… Несколькими днями позже подобным образом был убит и его приятель Карл Даль, тоже живший в Николаеве, брат того самого Даля, который составлял знаменитый словарь. Казарского знал Александр Сергеевич Пушкин, и многие говорят о его пророческом рисунке, на котором изображены шестеро, в том числе Казарский и Даль. Над последними прослеживается изображение занесенного топора. Бенкендорф провел следствие, где частично докопался до причины гибели Казарского, но Николай I велел замять дело, показавшееся ему слишком страшным для публичного обнародования.
Подвиг «Меркурия» стал славной страницей русской истории. Все члены экипажа получили награды и пожизненную пенсию в размере двойного жалованья. В офицерские гербы участников сражения Департамент геральдики внес изображение тульского пистолета, который лежал перед люком крюйт-камеры, а сам «Меркурий» получил памятный Георгиевский флаг и вымпел. Николай I повелел навсегда включить «Меркурий» в состав русского флота. Имя «Память “Меркурия”» носили поочередно три военных корабля: корвет и два крейсера. Последний, впрочем, в 1917 году переименовали в «Гетмана Ивана Мазепу», подняв на нем желто-голубой флаг. Потом, в конце 1960-х годов, появилось малое гидрографическое судно все с тем же названием «Память “Меркурия”». В 2001 году, участвуя в коммерческом рейсе, оно затонуло, груженное турецкими товарами.
В 1834 году в Севастополе на средства, собранные моряками, установили памятник по проекту архитектора А. П. Брюллова – высокий постамент с бронзовой триерой. Он стоит и сейчас, а на постаменте выбита надпись «Казарскому. Потомству в пример».
