«Он был бы на своем месте в Средние века. Он опоздал родиться лет на четыреста! Настоящий паладин, живший миражами великих подвигов», – так сказал о Гумилеве писатель и журналист Василий Иванович Немирович-Данченко, сам не раз бывавший на полях сражений и повидавший в жизни немало героев. Действительно, казалось, не было в среде предреволюционной творческой интеллигенции человека, более чуждого своему веку.
«Он был совершенно не модный человек и, несомненно, чувствовал себя лучше где-нибудь в Эритрее на коне, чем в автомобиле в Париже или в трамвае в Петербурге», – писал о нем немецкий поэт, переводчик русских поэтов, вращавшийся в кругах акмеистов, Иоганнес фон Гюнтер. Гумилев и сам это чувствовал:
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам
Темным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам…
Он всегда шел по линии наибольшего сопротивления, многих раздражая своей прямолинейностью, самоуверенностью, своей увлеченностью экзотикой, своим декларируемым православием – всем образом своего бытия. В нем хотели видеть позера и пустослова – потому что кругом было множество позеров и пустословов.
Между тем Гумилев был удивительно правдив. «Не хочу выдавать читателю векселя, по которым расплачиваться буду не я», – говорил он. При жизни многие осуждали его, но они еще не знали, что он действительно расплатится по всем векселям. Однако вскоре Гумилев был «реабилитирован»: сперва как герой, затем – как поэт и как христианин. И оказалось, что все, сказанное им в стихах о самом себе, все, что при жизни казалось претенциозным и надуманным, тоже было подлинной правдой.
И главной правдой было то, что он всегда помнил о Божием Суде. Далеко не во всем будучи образцом для подражания, он готов был держать ответ перед Богом по всей строгости, ставя себя в ряд с разбойником, мытарем и блудницей.
…И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще.
Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: «Вставай».
(«Я и вы») 
