Недавно Игорь Золотовицкий был назначен ректором Школы-студии (вуз) при МХАТ, параллельно он снялся в одной из самых модных комедий года — «Быстрее, чем кролики». В общении он тоже человек контрастов: умеет быть одновременно и серьезным, и несерьезным. Шутя говорить о серьезном и серьезно шутить. О Земле на трех китах, о традициях и о том, почему синьора нет дома к ужину, он рассказал журналу «Виноград».
— Разговор с вами хочется начать с традиций. Здесь, в стенах школы-студии МХАТ, их как нигде ощущаешь. Я несколько лет здесь не была, а зашла и…
— все здороваются.
— Да, по‑прежнему, и фотографии на своих местах, та же атмосфера. Нет, конечно, многое изменилось, но ощущение дома осталось. Как удается сохранять и поддерживать традиции?
— Традиции — это память о талантливых людях. И талантливое надо сохранять, именно талантливое. Потому как зачастую у нас под традициями понимается консервативное представление о чем‑либо. В театре это особенно зыбкое понятие. Однако понятие школы консервативно само по себе. Ведь что может быть консервативнее алфавита или азбуки, которые надо изучать. И гениальность названия, придуманного Немировичем-Данченко, обуславливает наши задачи, в том числе и традиции. Мы — школа, мы должны научить азам, «таблице умножения», «таблице Менделеева», «азбуке»…
И дай Бог здоровья всем, кто сейчас считается легендами у нас в театре и преподает у нас. Это и Алла Борисовна Покровская, и Анатолий Миронович Смелянский, и Олег Павлович Табаков, и Валерий Михайлович Хлевинский… Молодым надо просто видеть этих людей, общаться с ними. Сам я ничего не передам, я могу только рассказывать, как было хорошо и талантливо в наше время. Поэтому необходимо, чтобы старики были в школе, в любом качестве. Пусть они плохо себя чувствуют, их надо вытаскивать, привозить. Ту же Инну Натановну Соловьеву, которая знает про МХАТ столько, словно она ходила тенью за К. С. Станиславским и Вл. И. Немировичем-Данченко. И дело не в том, что их надо делать иконами. Театр меняется: сейчас нам показать спектакль того времени — мы будем смеяться. Но для своего времени они были супернастоящие и правдивые.
Если дальше углубляться в понятие традиций, то прерогатива русского театра — это театр-дом. Его сейчас сильно критикуют. Театр-дом не выдерживает нашего циничного коммерческого времени. Но я убежден, что все в руках человека, все можно совместить. Нам в какой‑то степени повезло, мы остались вместе в театре: Роман Козак, Дмитрий Брусникин, Сергей Земцов, Александр Феклистов. Мы все вместе учились и остались одной компанией. Нужно, чтобы нашим детям также повезло с компанией.
— Чем современные студенты отличаются от вашего поколения?
— Они живут в другой стране. Они не так закомплексованы, не так зажаты социумом, как мы. Это и достоинство, и проблема в какой‑то степени. Но в большей степени достоинство. Потому что быстрее стали делать дипломные спектакли, потому что меньше времени стало уходить на то, чтобы раскрепостить ребят, рассказать им систему координат. В этом смысле им повезло.
— А сейчас возможна история молодого человека, который приехал из Ташкента, поступил в школу-студию, а потом стал ректором?
— Конечно! У нас общага полная! И это не традиция, это достижение нашей страны, точнее, достижения той страны, которые сохраняет пока эта страна. Многие, и мы в том числе, пытаются зарабатывать на платных студентах. Но у нас на актерском нет ни одного специально платного студента. То есть такого, чтобы просто заплатил — и учился. У нас бывают платные иностранцы, допустим. Мы даже выезжаем в провинцию, устраиваем первые предварительные туры. Вот вам пример Антона Шагина. Он сирота, закончил автослесарный техникум, писал стихи, жил с бабушкой и тетей, приехал, поступил… Чудо из города Карачева.
— Может быть, будущий ректор?
— Почему бы и нет?
— Профессия отнимает много времени. Как удается ее совмещать с семьей?
— Да, я вот уже 25, почти 26 лет совмещаю… Как совмещаю? Сложно! Но мы сами выбираем свои пути. Сами организовываем свою жизнь.
Для меня семья — это огромная копилка эмоций. Я себе не принадлежу и все переживания коплю в разных ипостасях: отца, мужа, строителя, кормильца — все роли. Мы, актеры, не настоящие семьянины. У нас все странно. К нам домой приехал мальчик из Италии по обмену. Он вечером спрашивает: «А где синьор?» Ему говорят: «Синьор в театре». «Мы без синьора ужинаем?» Он даже звонил в Италию, говорил об этом, о том, что синьора нет. Я только ночью вернулся. А когда он увидел еще и каких я размеров!..
А когда Сашка поехал в Италию, в семью строителей, у них действительно синьор дома ужинал. Но мне потом Сашка говорил: «Пап, у них в доме ни одной книжки нет». Они не читают вообще. У них только футбол. Они болеют за «Ювентус» — все! Трактор, виноград — всё! То, что для нас является ценностью, там — и не думают в ту сторону.
В общем, у нас неправильная семья. Но у кого‑то Земля на трех китах держится, а у кого‑то вращается вокруг Солнца, кто‑то думает, что Солнце — вокруг Земли. У всех по‑разному.
С Верой у нас демократичные отношения. Домострой — это не наша модель семейного устройства. Хотя мы все время что‑то строим. И недавно как раз построили дом. Вера руководит ремонтом. Мы уже давно поняли, что если кто‑то один что‑то делает, то он за это и отвечает. Тогда уж ты помолчи, не вмешивайся. Тут должно быть всё на паритетных началах. Но вы, женщины, странные животные. Сначала купите плохую плитку, а потом обвините в том, что вы купили плохую плитку, своего мужчину!
У нас нет и того, что мужчина выносит мусор, а женщина варит еду. Я должен больше денег зарабатывать — правда, но я был бы счастлив, если бы это делала Вера. Мне бы не пришлось так много работать. Но было время, когда она больше меня зарабатывала. Конечно, я меньше по дому делаю, но на даче всегда делаю какие‑то вкусности типа шашлыков, плова, а дома Вера готовит.
— Скажите, а как преодолеваются конфликты в вашей семье?
— Как преодолеваются? Не разговариваем, потом разговариваем. Орем. Потом миримся. Ну как еще? Меня так раздражает у американцев: ты хочешь поговорить на эту тему? Идут сразу к психиатру, к психологу. Сразу! Я не могу так: давай обсудим, почему мы с тобой поссорились. Да я даже не хочу разговаривать на эту тему!
Конечно, с возрастом становишься менее толерантен и менее терпим к другому мнению. А в семье терпение необходимо. И чем дальше, тем больше его должно быть.
— А если возникают конфликты с детьми?
— Я их бью! Один раз я ударил Алешу за то, что тот хотел пойти в кроссовках в снег. Прихожу к студентам на репетицию, говорю им: «Ну, что вы за люди?!» Они посмотрели себе на ноги: они все — все! — были в кроссовках! А они мне: «Слушайте, отстаньте от нас! В чем хотим, в том и ходим!» Я потом извинился перед Алешей за то, что ударил, но не извинился за то, что орал. Сейчас с младшим те же проблемы, он шарф не хочет надевать…
Я где‑то прочитал, что ребенок начинает понимать родителей только лет в 27, если он не уходит из семьи раньше.
— Это когда заканчивается безусловное приятие родителей. Маленькие дети очень послушны.
— Я думаю, что ребенок понимает родителя месяцев до шести, а потом ты ему говоришь, что нельзя это брать, он на тебя смотрит и не понимает, что ты ему говоришь!
Когда мы растили детей, то читали Спока. Он великий! Сейчас, наверное, он уже не модный. А тогда же еще пеленали, да и памперсов не было, я возил их из‑за границы. И мы стирали заграничные памперсы! А самые лучшие непромокаемые трусы мне подарил японец, потому что, когда родился Алешка, я был в Японии. Это были волшебные трусы!
Но самое мерзкое, что было в жизни, — прогулки с детьми. Тупее занятия нет! С колясочкой еще почитать можно. А когда он маленький и от него невозможно отойти… Как я это ненавидел! Я готов был на всё: купать, клизмы ставить, песни петь на ночь, только не гулять. Это был ад для меня.
Сейчас старший в театральном учится, живет отдельно, я его и не вижу. Он все время играет спектакли. Моя жена Вера их воспитание организовала правильно — и образование, и музыкальность. Старший поет свои буги-вуги и получает огромное удовольствие от этого. Вот сейчас у него концерт будет.
Со временем все стало проще. А там на внуках мы поймем, правильно ли мы их воспитали.
— В семье тоже есть свои традиции, которые передаются из поколения в поколение. Ваши дети знают своих бабушек и дедушек?
— Наши с Верой семьи очень разные в плане менталитета и образования. Мы с родителями жили в Ташкенте, их туда эвакуировали во время войны в трудное, голодное время. Застолья, которые проводились в то время, говорили о том, что людям в детстве, в молодости этого не хватало. Все деньги тратились на еду, и это всегда была полная чаша. Мои родители простолюдины. Они не успели образоваться, но были очень светлыми людьми. Отец умер, как нам кажется, от того, что не стало мамы. Это хоть и трагическая история, но очень светлая.
У Веры, напротив, родители профессора, доктора авиационного института. Из благородных московских семей. У Вериной мамы отец был главным инженером большого московского завода. Но и у них была традиция собираться большой семьей. У нас этого нет. И мне кажется, что наши дети будут черствее, чем мы, в отношении друг друга. И они вообще будут какими‑то другими. Это не плохо и не хорошо. Это так.
Когда я приехал из Ташкента, меня в Москве тоже многое удивляло. Как можно не поехать к родственникам? В Ташкенте это было бы невозможно. Мне бы очень хотелось, чтобы братья остались братьями. Однако про себя я думаю: надо бы все пополам поделить, чтобы не было чего потом.
Сейчас мир становится технологичным, прагматичным, у людей нет потребности в семье, слова «традиция» и «патриотизм» нивелировались. Сейчас труднее быть семейным. Недаром говорят, что Европа вырождается: в семье максимум один-два ребенка. В Америке в 35 лет неженатым быть нормально. Мне мой друг говорит, что не хочет семью, не хочет детей. Хотя он любит женщин, умеет красиво ухаживать. Конечно, он не хочет себя обременять, но крайняя степень нетерпимости — думать, что все должно быть так, как ты считаешь нужным. Нас раздражает то, что говорит другой человек. А это неправильно. Надо понять, принять и жить с этим.
