«Виноград» продолжает серию встреч с известными людьми, выдающимися не только своей профессиональной деятельностью, но и семейными отношениями. В этом номере о семье, любви и воспитании в интервью нашему журналу рассказывает известный писатель, доктор исторических наук, председатель Союза писателей Валерий Николаевич ГАНИЧЕВ.
– Вы выросли в атеистическое время, но пришли к вере. Что определило этот шаг?
– Я жил в период широкого атеизма, мои родители были людьми советскими. Я люблю говорить, что мой отец родился на дне моря. Их деревня теперь на дне Рыбинского водохранилища. Семья была крестьянской. Он окончил школу железнодорожников, работал на Николаевской железной дороге, затем оказался на станции Пестово в Ленинградской области, потом был направлен в Сибирь. И свою первую мерцательную сознательную жизнь я помню из Сибири, где мы оказались до войны. Омская область – это гигантская территория. Сначала мы жили в тайге, затем в степной местности. Довоенная Сибирь – несколько суровая, но динамичная. И в эту нашу жизнь церковная жизнь не приходила, хотя чувствования, я могу сказать, были вполне христианскими, но об этом такими словами не говорилось. Вся бытность наша была сопряжена с христианскими добродетелями и правилами поведения.
Последний год войны я жил на Украине, на Полтавщине. Там я узнал и украинский народ, к которому, несмотря на все сложности сегодняшнего дня, отношусь с большим уважением, и саму Украину, ее литературу, песни, украинскую мову, полюбил их на всю жизнь. Именно там я впервые познакомился с какими-то обрядами нашей церкви, так как на Украине оставалось больше храмов, и церковная жизнь сохранялась. Помню, как пели колядки, хорошо помню пасхальные праздники, хотя в нашей семье они и не отмечались. Но по-настоящему к вере я пришел позже, через русскую культуру, русскую историю. Я закончил Киевский университет им. Т. Шевченко, исторический факультет. Ходил в библиотеку, где брал старинные книги, которые мне без особой огласки все же давали читать. Литература нашей веры, нашей церкви постигалась, входила в сознание: моя слабая сторона была в том, что я шел через знание к сердечному пониманию веры.
Моя покойная жена Светлана, напротив, с детских лет, еще в немецкой оккупации на территории Украины, ходила в церковь. В четвертом или пятом классе ей учительница в школе сказала: «Светочка, мы знаем, что ты ходишь в церковь, но только галстук красный снимай». Их отец в 1937 году был арестован и так и не вернулся домой. Ей, самой младшей, было несколько месяцев, когда его забрали. А еще брат и сестра. И тут сила Божественного духа их укрепила, соединила, не дала разрушиться.
Жена с дочкой раньше пришли к вере, я чуть позже. Был прихожанином нескольких храмов, последний – Филипповский на проспекте Мира, с женой мы ходили в Сретенский монастырь. А возле Союза писателей России на Комсомольском проспекте храм Николы в Хамовниках, который много лет нас окормляет и поддерживает.
– Что такое семья в вашем понимании?
– Фраза, что семья – это ячейка общества, безусловно, стара. Но ведь без нее, без семьи, действительно не может быть создано устойчивое общество. Моя супруга писала книгу «Кремлевская кухня», я ей помогал и окунулся в мир бытовой жизни русской семьи – от великих князей до крестьян. Семья в нашем народе была крепка, в первую очередь, связью с главными устоями, которые предложила наша церковь. У нас не внедрилось многоженство или такие «мотыльковые» отношения: сегодня – здесь, а завтра – там. Хотя наше искусство сегодня усиленно выдает это за нормальный образ жизни. А семья, ее лучшие образцы, они все-таки скрыты от посторонних глаз, и это понятно: люди любят все лучшее оставлять себе. Вина современного искусства и литературы в том, что они редко укрепляют, а чаще даже разрушают человеческие отношения. А мы на семье держимся.
– Вы согласны с утверждением, что семья переживает определенные кризисы, что любовь со временем проходит? Вы с женой прожили вместе долгую жизнь…
– Семья держится на любви, возможно, не на той пылкой, какую люди себе представляют и потом пытаются заменить ею все остальное. Любовь имеет много компонентов – это и добро, и жалость, и какая-то степень доверия, и прощение ошибок. Конечно, в ней могут быть спады, связанные с жизненными ситуациями, с нашими грехами, но она отнюдь не проходит. По-моему, это утверждение – психологическая уловка, чтобы доказать, что мы без любви обходимся. Да не обходимся!
Бывает, что любовь зарождается не сразу, так как она не только даруется нам сверху, ее необходимо лелеять, помогать ей. Как говорил Игорь Северянин, наш поэт, эмигрант, который очень страдал от ностальгии:
Что толку охать и тужить –
Россию надо заслужить.
То же и с любовью. Ох-ах – это не любовь. Заслужить надо любовь!
Мы с женой прожили больше пятидесяти лет, и надо сказать, что всякое было. И длительные командировки, за которые она меня, впрочем, никогда не упрекала. И увлечения, впрочем, никогда не выходящие за рамки. Она никогда не укоряла, она просто смотрела, и от этого взгляда уходило все на дальний план. У нас не было драм, только какие-то недопонимания.
В тот последний год мы съездили на мою родину, в город Николаев, съездили на могилки наших матерей, побывали на Святой Земле. Мы бывали там и раньше, но именно в этот год она открывалась нам как-то по-особенному. И было так, что мы чуть-чуть опоздали к храму Гроба Господня, монахи его уже закрывали, начиналась уборка. Перед храмом стоят человек 300 опоздавших. И мы с женой стоим, с нами монахиня из русского монастыря. И вдруг выходит один монах, видит нас, говорит: «Заходите!» Чудо! И это чудо сопровождало нас и в другом храме, в Кане Галилейской. Приходим, православный храм закрыт, а нам уезжать через несколько часов. Я говорю: «Придется возвратиться». Жена говорит: «Я еще помолюсь перед вратами». И в этот момент выходит монах, жестом приглашает нас зайти.
И когда она умирала, я был с ней в этот последний день. Это было в Белгороде, мы поехали туда отдыхать, но ей стало плохо – удар. Наутро меня пустили в палату. Она увидела меня и сказала медсестрам: «Девушки, вот это мой муж, Валерий, я его очень люблю». Честно говоря, мы не так часто говорили эти слова друг другу. И у меня все сжалось внутри: она меня тоже любит. А вы говорите: любовь проходит...
Светлана всегда была моим другом, соратником, товарищем и, конечно, она была сама любовь. На ней был весь быт и украшение нашей жизни. Она чрезвычайно любила цветы. Вся наша лоджия в квартире – какой-то ботанический сад. Она воспитала во мне уважение к цветам и в дочери Марине тоже. В квартире, где сейчас живет внучка, многие цветы сохранились. Эстетика должна окружать женщину, семью, детей. И моя дочь, мои девочки все это продолжают. А главное, она очень любила людей, старалась всегда найти в них что-то необыкновенное, никого никогда не осуждала, все помнила – и дни рождения, и о детях, и что у кого происходит… Вокруг нее всегда было множество наших друзей, но именно она поддерживала эти отношения, заботилась обо всех, волновалась…
– Вы воспитывали не только свою дочь Марину, но еще двух девочек, сейчас очень известных, – актрису и ведущую Екатерину Стриженову и модельера Викторию Андреянову.
– Знаете, я не считаю себя большим воспитателем, много на себя брала Светлана, потому что, как она считала, я был либералом в этом вопросе. Но мы вместе растили и нашу дочь, с которой ездили по стране, по малым городам России, и детей моего друга Владимира Токманя, которые были вместе с нами, во всех наших делах. Владимир был у меня заместителем, мы работали вместе и жили рядом. И когда его не стало, а ему было тогда 39 лет, это была первая смерть возле нас в таком молодом возрасте, остались две чудесные девочки и жена Валя, наша добрая подруга. Мы не видели никакой разницы между ними и нашей дочкой. Все вместе были, все рассказывали друг другу. Мы следили за тем, как они продвигаются. Катя, теперь Стриженова, тогда очень успешная в танцах. А Вита (теперь Андреянова) все время рисовала принцесс. Мы все говорили, что она глупостями занимается, а сейчас она один из лучших модельеров.
Всегда радостно от встречи с ними и с их детьми. Это наши дети. Сейчас Марина, Вита, Катя – это такая радость, такая забота, и даже горжусь, в каком букете я.
Меня ведь окружают одни девочки: и у Виты с Катей – дочери, и у моей внучки Анастасии тоже мои правнучки – Ульяна и Таисия. Помню, мне присуждали какую-то премию, когда пришло сообщение, что у меня родилась правнучка. Об этом, конечно, всем сообщили. Какая уж тут премия. И мне одна женщина говорит: «Вы знаете, что, когда у человека рождается правнучка, ему прощается 50 % грехов». Я отвечаю: «Так у меня уже вторая!» – «Значит, вам все 100!»
Я всегда старался для них быть примером. Никогда в их присутствии не говорил грубостей. Мы всегда их брали с собой на какие-то события, праздники, которые я проводил, или на награждения, чтобы они видели, что их дядя Валера, папа для Марины, – настоящий человек, который что-то делает и за это получает оценку общества.
А вот наказывать их действительно я не умел. Ни наказывать, ни устрожать.
– Вы долгое время были заместителем редактора журнала «Молодая гвардия», потом возглавляли издательство «Молодая гвардия». Какая разница между молодежью той и сегодняшней?
– За ту разницу, которая видна сегодня, несет ответственность старшее поколение, это оно, или путем послабления, или отсутствием внимания, или избрав не те образцы, влияло на молодых. Я не хочу снимать вину с молодого поколения с их неподвижностью, застенчивостью, уходом в чистую технологию жизни, но в результате все это вместе привело к тому, что мы имеем.
Действительно, я уже пятьдесят лет занимаюсь изданием книг, и меня поразил один опрос, в котором 30 % людей ответили, что они не читали книг, не читают и читать не будут. В этом для них нет ни интереса, ни смысла. А я помню в 60-х, когда мы приходили на работу, первый вопрос был: «А ты читал? Читал, что было в “Литературной газете”, “Новом мире”, “Октябре”?» А сейчас такой вопрос почти что не услышишь. И это беда молодого поколения. Об этом надо говорить серьезно, и надо найти выход. Выход обращен и к тому, кто пишет, – пишите хорошо, и к тем, кто издает, – сейчас часто издатели понижают вкус читателей. Но самое главное, может быть, это семья. Я до сих пор помню эти вечера, когда дядя Боря, комбайнер, водил пальцем по странице Пушкина, читая мне и брату. Мне пять лет было, брату – семь. Мы внимательно слушали. И вопрос чтения – самый главный: необходимо читать вместе, в семье, на радио, чтобы люди слушали, обращались к смыслу. Вот это сейчас важно.
