Вопрос о соотношении «внешнего», светского знания и духовности не нов. В его решении были и крайности: как признание любого образования вредным для духовной жизни, так и отрицание возможности духовного роста для человека необразованного. Как найти гармоничное решение этой проблемы? Об этом рассуждает один из образованнейших священников.
Протоиерей Максим Козлов — настоятель храма Святой Мученицы Татианы при МГУ, профессор Московской духовной академии. Автор книг «400 вопросов и ответов о вере, церкви и христианской жизни», «200 детских вопросов и недетских ответов о вере, церкви и христианской жизни», «Последняя крепость: Беседы о семейной жизни», «Клир и мир. Книга о жизни современного прихода». Автор более 100 статей и переводов (патрология, библеистика, церковная история, публицистика).
— Отец Максим, мы говорим о роли образования в жизни христианина. Есть ли, на ваш взгляд, моральный аспект в этой теме? Можно ли образование рассматривать как этическую задачу? Иными словами, является ли стремление к знанию добродетелью, а невежество — грехом?
— Я думаю, что здесь мы могли бы исходить из евангельского слова о данных Богом талантах и необходимости их использования, если мы под талантами в данном случае поймем те реальные жизненные возможности — личные, общественные, социальные, — которые имеет человек. Но мы не должны переоценивать образование или образованность для дела нашего спасения. Миллионы людей спасались, не будучи светски образованными, а многие не имели и церковного образования. Были века в истории России, когда наибольшую крепость и верность Церкви являли как раз сословия, от образованности удаленные. Мы знаем такие примеры как в XVIII–XIX столетиях, так даже и в определенный промежуток советской эпохи. Мы помним, что Церковь нашу наполняли в основном люди не слишком высокого уровня внешней образованности — и не просто наполняли, они ее отстаивали и отстояли. Напомню хотя бы, как спасали Почаевскую лавру во времена хрущевских гонений. Сейчас любят говорить о косности и невежественности монахов, об их непросвещенности, но ведь они ее, не будучи очень образованными, все же спасли: значит, они имели нечто большее, чем образование. Образование, образованность не есть конечная ценность для христианина. Важно, чтобы в иерархии ценностей ему не отводили слишком высокое место. Мы имеем множество примеров святых простецов — вплоть до того, что они и читать-то не очень умели, выучивали псалмы, повторяли их в простоте сердца и обретали удивительные духовные дары — богопросвещенность, ту мудрость, которая приходит свыше.
С другой стороны, мы знаем из истории Церкви, что обскурантистского отталкивания от образования в трезвом церковном сознании никогда не было. Вспомним хрестоматийные примеры великих образованнейших иерархов, трех святителей — Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста. И перечень этот бесконечно длинный: от преподобного Иоанна Дамаскина в VIII веке, святителя Фотия в XIX, Григория Паламы в XIV до наших русских иерархов — от Илариона Киевского, автора «Слова о Законе о Благодати», образованнейшего человека своего времени, до святителей Димитрия Ростовского, Филарета Московского или Луки Войно-Ясенецкого. Я привожу только наиболее известные имена. Им Бог дал таланты и возможность получить и использовать образование на пользу Церкви. Они не воспринимали его как самоцель. Если мы посмотрим творения Василия Великого — в частности, его обращение к юношам с советами, как пользоваться языческими книгами, — то там не будет ничего от концепции «искусства для искусства», от любования слогом Гомера, от признания некой самодавлеющей значимости античной культуры для христианина. Там все вполне функционально: античную словесность он расценивал как подспорье, некое предварительное наученье, своего рода пропедевтику. В этом смысле образование и образованность имеет свое значение для христианина.
Человек, которому Богом даны соответствующие дарования и внешние возможности, несомненно, будет погрешать, если в лености души, в страховании мысли, во внутреннем безволии станет уходить от выполнения задач, поставленных перед ним Богом, а именно — от возможности и через внешние знания принести пользу Церкви и людям.
— Есть ли, на ваш взгляд, определенные знания или дисциплины, которые могут способствовать совершенствованию христианской жизни?
— Христианин может заниматься в любой области, если она с очевидностью не является прямым деланием греха. В этом смысле пользу может принести и какая-нибудь палеонтология, и геология, и разведывание недр. Вспоминаю одного из самых глубоких людей, которых я знал в своей жизни, — профессора Владимира Николаевича Щелкачева, крупнейшего ученого-нефтехимика, исповедника веры, проходившего по одному делу с Алексеем Лосевым. После освобождения из лагеря он всю жизнь занимался разработкой нефтедобычи. Это было его послушание перед Богом. Или вспомним священника Глеба Каледу — не только миссионера и автора апологетических трудов, но и ученого, геолога огромной величины. Знания в какой бы то ни было области сами по себе ничего душеполезного в себе не таят. Ну, в самом деле, к какому христианскому совершенствованию может подтолкнуть та же геология или нефтедобыча?
С другой стороны, можно принести себе вред даже занятиями филологией, которую обычно приводят как пример очень полезного дела для христианина. Тут пойди разберись, каких людей больше — тех, кто приобрел что-то для вечности через упражнения в словесности, либо тех, кто нанес вред своей душе, стал соблазном для окружающих, зря потратив силы, которые мог бы употребить на что-то более полезное.
— Существуют ли однозначно вредные знания, к которым христианину стремиться не стоит?
— Объективно вредных знаний нет. Вспомним известное высказывание, ставшее уже пословицей-максимой: «Только полузнание отводит человека от Бога, глубокое знание всегда к Богу приближает». Может, не так важно даже, в какой области это знание. Исследование математических абстракций не меньше может приблизить человека к Богу, чем изучение истории или погружение в гармонию музыкальных произведений. Скажем, исследование экономических законов функционирования общества, сочетания рационального и иррационального иных глубоких ученых подводит к пониманию некоего закона, находящегося вне человеческого общества, и направляющей десницы. Так что и здесь можно говорить о глубоком знании, которое выводит человека за рамки только земного понимания.
Но, конечно же, в самых разных областях могут возникнуть этические проблемы. И важно, чтобы человек был к ним внутренне готов. Хрестоматийно известный пример — проблема ядерной физики, которая долго была теоретической наукой, а потом оказалась наукой практической. И ученые очень по-разному справлялись с тем личным вызовом, который возник в эпоху создания ядерного оружия. Вспомним роман Солженицына «В круге первом», который как раз выводит к этой проблеме — проблеме использования знания человеком, обладающим нравственной ответственностью за свою жизнь.
Не только естественные, но и гуманитарные науки могут стать как приобретением, так и соблазном для человеческой души. Например, человек, не утвержденный в самом главном — в вере, исследуя исторические архивы ХХ века и узнавая нечто негативное, рискует пошатнуть свое духовное равновесие и впасть в соблазн сомнения. Ведь из истории того же ХХ века мы узнаём не только о подвигах новомучеников, но и о ренегатах среди духовенства в 20-е–30-е годы, не только о побежденном во время войны обновленчестве, но и о том, что обновленчество захватило большинство духовенства. Мы узнаём и о количестве священнослужителей, отрекшихся от сана в эпоху хрущевских гонений…
Человек, не укрепленный в вере, может утратить духовную крепость. Так что любая область знания дает возможность как углубления своего мировоззрения и веры, так и столкновения с соблазнами, которые это знание может породить. Я оставляю даже за скобками аскетическую составляющую — соблазн тщеславия: неважно, открыл ты новый элемент, рационализировал троллейбус или написал стихотворение — везде нас подстерегают гордыня и тщеславие. К тому же знание дает возможность успешной социализации, карьеры, принадлежности к некоей элите — все это может свести на нет чистое стремление к самосовершенствованию, подменив его погоней за материальными благами. Поэтому знание само по себе амбивалентно.
— Издавна существует стереотип, укрепившийся еще в эпоху Просвещения, — это противопоставление науки и веры. Отсюда в массовое сознание пришел миф, с одной стороны, о невежественности верующих людей, а с другой — об отсутствии религиозной почвы в настоящей науке. Как быть с этим заблуждением?
— Это искусственно созданная оппозиция, которая, в частности, выражалась в названии главного атеистического журнала советской эпохи — «Наука и религия» как два не сводимых друг на друга мировоззрения. Здесь можно только напомнить, что до революции выходил другой замечательный журнал, который назывался «Вера и разум». Он как раз предполагал то, о чем в свое время говорил Михаил Васильевич Ломоносов, — что вера и знание, вера и правда суть две сестры, от одного родителя происходящие. Что источник их един, а между подлинной верой и подлинной наукой не может быть вражды. Собственно, такова была традиция христианской цивилизации, по крайней мере, вплоть до эпохи Просвещения во Франции, до секулярного напора естественных наук XIX столетия в Европе, до возникновения марксизма и позитивизма как общественно-политических учений уже во второй половине XIX века и в ХХ столетии. Разумеется, в христианском понимании не может быть противопоставления между верой и знанием. Другое дело, что мы признаем определенного рода автономность этих областей.
— Очевидно, что мудрость и образованность не являются синонимами. И все же мудрость отчасти связана с областью знания. Все мы знаем слова Экклезиаста: «Много мудрости — много печали». Как бы вы объяснили их в свете нашей темы?
— Мудрость — это синоним богопросвещенности разума. Мудр тот, кто имеет разум, просвещенный от Бога. Есть несколько критериев мудрости: это и чистота сердца, и дух кротости, который должен сопровождать подлинные знания. Наверняка каждый из нас может вспомнить примеры того, как самые глубокие и в подлинном смысле мудрые советы давали нам не самые образованные люди. Кто-то вспомнит свою няню из простой деревенской или рабочей семьи, а кто-то — тот же роман «В круге первом», о котором я уже говорил, где герой обретает источник мудрости отнюдь не среди своих обремененных высшим образованием коллег, а в самом простом, но выстрадавшем свою мудрость человеке. Мудрость можно сохранить как чистоту сердца, можно выстрадать ценою испытаний, попущенных тебе, можно прийти к ней через дерзновенный поиск в области знаний и интеллекта. Но это, как ни странно, отнюдь не самый прямой и очевидный путь. В любом случае она не тождественна информированности и даже многознанию — как в форме энциклопедической нахватанности о многом, так и даже в виде узкоспециализированного, пусть глубокого, знания о частном. Есть анекдот о докторе биологии, который всю жизнь занимался дождевым червем и которого после защиты диссертации коллега спросил: «Вам червем-то не надоело уже заниматься?» Отвечает: «Ты знаешь, червь такой длинный, а жизнь такая короткая!» Конечно, «ars longa, vita brevis» — «искусство вечно, жизнь коротка», но не настолько, чтобы сводить ее к узкоспециализированному знанию о черве. Этим как раз и грешат люди, обремененные степенями и, может быть, глубоким познанием, считающие, что это узкоспециализированное познание дает им возможность высказываться ответственно и глубоко и в других областях. Классический пример — это наши историософы Фоменко и компания, которые, будучи весьма значимыми учеными в конкретной естественно-научной области, при попытке перенесения своего авторитета на область истории привели к маразматической новой хронологии, о которой серьезные историки отзывались бы с улыбкой, если бы она не породила такого нездорового феномена в общественном сознании, как массовое увлечение этой белибердой. Трагический пример — это покойный академик Гинзбург, несомненно, глубочайший ученый, нобелевский лауреат, один из ярчайших представителей отечественной науки второй половины ХХ столетия. Но когда этот глубокий ученый пытался высказываться по вопросам мировоззренческим, связанным с верой, с религией, с душой, с бессмертием, то сползал на уровень статей журнала «Научный атеист» хрущевского времени. Знание в отдельной области еще не делает человека мудрым вообще.
— И все же, почему «много печали»?
— Я думаю, имеется в виду, что человек, прикосновенный к многообразному и глубокому знанию, часто с внутренней болью должен отказываться от простых ответов на сложные вопросы. Простота — блаженное состояние, но она не всегда уместна. Скажем, в Церковной истории все не так гладко, как в переложениях для детей, на Вселенских соборах люди были немощны и страстны, а те, кого мы справедливо почитаем как святых, друг к другу могли относиться с большой мерой отталкивания и неприятия. Люди узнают про Царя-Страстотерпца, что он курил, — и впадают в соблазн. Возникает вопрос: что лучше — знать или не знать? Наверное, лучше бы все-таки знать, но только в свое время. Эти ножницы между обретенным знанием и внутренней готовностью с этим знанием справиться и рождают ту самую печаль, о неизбывности которой и говорит нам Премудрый.
— К сожалению, в наши дни не так много церковных людей, которые, будучи не менее образованными, чем остальные, участвуют в общественной жизни, занимают руководящие посты, работают в сфере СМИ. Получается, что образованные христиане, которых становится все больше, продолжают оставаться в тени, наблюдая за болезнями и проблемами современного общества со стороны. Должны ли церковные люди стремиться к профессиональной самореализации на публичном поприще?
— Мне кажется, человеку не нужно себя ломать. Святоотеческая антропология и психология говорят, что подвизающийся не должен пытаться изменить свойство своей натуры, а обязан обратить его к высшему и лучшему. Человек, склонный к созерцанию, к тихой, сокровенной от мира жизни, не должен себя ломать, выходя на публичное поприще. Ну не всем же быть Марфами, кто-то должен и Марией оставаться. А наши преподобные? Перед тем как быть призванными к широкому общественному служению, они на годы уходили от людей. Мы так любим вспоминать, как преподобный Сергий благословлял Димитрия Донского, а одну строку из его жития о восьмилетнем уединении в лесу мы забываем. Мне кажется, не должно быть одного — такого сознательного дауншифтинга, отказа и ухода от активности ради собственного покоя. Если человек имеет призвание к какой-либо деятельности, он не должен от него отказываться. Если девушка призвана к семейной жизни и к материнству, то ей не следует пытаться делать карьеру: ничего путного из этого все равно не выйдет. Неприметный труд на каком-то не самом выдающемся и вызывающем общественное внимание поприще кому-то принесет больше плодов, чем попытки утвердиться в публичной деятельности, если человек не имеет к ней никаких склонностей. Кто-то же должен в библиотеке книжки выдавать. Не всем же заведовать Министерством образования!
— Но ведь мы же сетуем на то, что у нас так мало православных качественных телепередач, что не хватает церковных людей среди политиков, начальников, управляющих. Может, это связано с тем же стереотипом, о котором мы говорили, с представлением, что вера и образованность — вещи несовместные?
— Идею о несовместимости христианства и внешней образованности, в частности, проводил Юлиан Отступник, которому отвечал Григорий Богослов, говоря об абсурдности его доводов. Юлиан Отступник настаивал, например, что невозможно читать Гомера, не веря в олимпийских богов. Отчасти ответом на эту мировоззренческую установку был труд Василия Великого… С другой стороны, мы помним, что христианство победило языческую империю не через подготовку христианских лидеров, а через реальную жизнь Церкви. Мне кажется, прежде всего, нам нужно делать жизнь Церкви — в том числе и через улучшение образования — фундаментальной и глубокой. И тогда на этом поле потом вырастут и колоски повыше. Если сейчас начинать готовить общественных лидеров, то получится так же, как в российском спорте, где, несмотря на разовые медали и единичные успехи спортсменов, картина в целом рождает ощущение полного падения и бессилия. Сейчас время готовить почву — почву христианской культуры и образованности. А будет здоровая почва — на ней уж вырастут и те, кто сможет стать национальным лидером.
