Роман известного польского писателя, лауреата Нобелевской премии Генрика Сенкевича «Quo vadis?» (в русском переводе «Камо грядеши») трудно назвать книгой малоизвестной или непопулярной.
Написанный в лучших традициях исторического романа, он благодаря увлекательному сюжету, динамично развивающейся интриге, множеству интересных «археологических» подробностей уже не менее столетия остается одной из любимых подростковых книг многих поколений. Причем его с удовольствием читают не только верующие дети, но и совсем далекие от веры — и для них он нередко становится первым открытием незнакомого ранее мира христианства.
Он был популярен в дореволюционной России, а начиная с первых перестроечных лет его издавали довольно многочисленными тиражами как светские, так и церковные издательства, его можно встретить на полках почти каждого православного книжного магазина. И тем не менее хочется напомнить о нем нашим юным читателям и их родителям.
Писатель начал работать над книгой весной 1894 года; по мере написания отдельные ее главы публиковались в периодической печати. Роман, завершенный в феврале 1896 года, очень скоро был переведен на все основные европейские языки. Первое русское издание вышло в Петербурге в 1896 году под названием «Quo vadis?». В последующие годы роман выходил на русском языке около 20 раз под названием «Quo vadis?», или «Камо грядеши».
Действие романа происходит в Риме на протяжении последних четырех лет правления Нерона (64 — 68 гг. н. э.), открывая перед читателем драматичную страницу римской и мировой истории. В романе упоминаются, а нередко более или менее активно действуют на его страницах реальные исторические персонажи. Помимо императора Нерона, это его жена Поппея Сабина, выдающийся писатель и философ-стоик Луций Анней Сенека, префект претория Софоний Тигеллин, человек низкого нрава, во всем подчинявшийся влиянию Поппеи, приближенные Нерона, будущие императоры Марк Сальвий Отон и Авл Вителлий, вольноотпущенник императора Эпафродит, многие другие; и наконец, самая трагическая фигура романа — Петроний, предполагаемый автор романа «Сатирикон».
Упоминаются и важные исторические события эпохи Нерона, в том числе заговор среди сенаторов и преторианских командиров, с которым связывали свои надежды вожди так называемой стоической оппозиции (модный в то время стоицизм в какой-то мере служил идейным знаменем оппозиции) — Публий Клодий Тразея Пет, Сервилий Барея Соран, примыкавший к ним Сенека и другие. В апреле 65 года заговор был раскрыт: в течение года погибли Гай Кальпурний Пизон, Сенека, его племянник, талантливый поэт Марк Анней Лукан, Тразея Пет, десятки известных людей, в том числе и Петроний.
Писатель прекрасно знал таких античных авторов, как Сенека, Тацит, Светоний, Плутарх, Дион Кассий и других. Достаточно сказать, что во многих эпизодах он почти дословно следует за ними. Обращает на себя внимание прекрасное знание исторических реалий, необычайная достоверность изложения: такая, например, художественно выразительная деталь, как шлифованный драгоценный камень, которым Нерон пользовался наподобие монокля, была взята писателем из «Естественной истории» Плиния Старшего. Особый эффект достоверности придают роману и точная топография Рима эпохи Нерона, и описание устройства жилых домов, бань, садов, и названия должностей рабов из домашней прислуги.
Однако все это — лишь детали величественного исторического полотна, на фоне которого развивается действие романа. А в основе этой картины — появление христианства в Вечном городе и связанные с этим грандиозные события: пожар Рима и последовавшее за ним нероново гонение на христиан. Ходили слухи, что грандиозный пожар в июле 64 года, длившийся почти девять дней, был устроен по приказу императора. Чтобы отвести от себя подозрения, Нерон «предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время, это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме...» (Тацит. Анналы, XV, 44). Эти слова Корнелия Тацита, одного из талантливейших историков античности (порой безосновательно принимавшиеся за позднейшую вставку), — первое историческое свидетельство о распространении в Риме христианства.
Сенкевич особо ценил «Анналы» (Летопись) Тацита. «Вчитываясь в “Анналы”, — писал он, — я не раз чувствовал, что во мне зреет мысль дать художественное противопоставление этих двух миров, один из которых являл собою всемогущую правящую силу административной машины, а другой представлял исключительно духовную силу».
В 1893 году писатель, по его собственным словам, осматривал Рим с Тацитом в руках. Уже тогда замысел большого романа приобрел вполне ясные очертания. Дело было лишь за непосредственным отправным пунктом. Часовня под названием «Quo vadis?» на Виа Аппиа в Риме, поставленная, по преданию, на том месте, где Петр встретил Христа, и оказалась искомым недостающим звеном. Вернувшись в Польшу, Сенкевич с весны 1894 года углубился в изучение исторических документов и литературы.
К античным историческим источникам прибавляются и раннехристианские — в первую очередь Деяния и Послания Апостолов, мученические акты. Среди действующих лиц романа — апостолы Петр и Павел, епископ Лин — лицо, также упоминаемое в источниках.
Целые страницы романа посвящены Евангельской истории — причем не просто цитированию Евангелий, а пересказу «от первого лица» — от лица очевидца, апостола Петра. И что интересно, эти рассказы воспринимаются как художественно достоверные, искренние, без всякой навязчивой религиозной назидательности.
Но все же в центре романа история вымышленная: история любви двух молодых героев — знатного патриция Марка Виниция и варварской царевны Каллины, или, как ее звали в Риме в честь ее народа, Лигии, находившейся в Риме в качестве заложницы и жившей как воспитанница в семье патриция Авла Плавтия. И, как все истории любви, она только условно связана со временем и местом, а на самом деле — вечна, как мир.
Другая проблема, не менее вечная — путь души к Богу. Трудно сказать, насколько тот путь к обретению веры, который проходит Виниций, был возможен в нероновом Риме, но для человека нового времени, живущего в мире, отступившем от Христа, этот путь не может не быть интересен.
История любви у Сенкевича теснейшим образом переплетена с историей обретения веры. Юная Лигия, в которую неистово влюбляется Виниций, — христианка. Когда ей грозит участь сделаться любовницей патриция, она считает это для себя позором и предпочитает бегство в простонародные кварталы Рима и нищенскую жизнь там среди единоверцев. Разыскивая ее, Виниций невольно знакомится с учением, в которое верит его избранница. Так и начинается его путь к Христу — путь непростой, тернистый, с искушениями и падениями.
«Вместе с любовью к Лигии пробудился в Виниции еще азарт игрока, жаждущего выиграть. Виниций всегда был таков. С юных лет он привык добиваться желаемого с необузданностью человека, не понимающего, что его может ждать неудача и что придется от чего-то отказаться… Поэтому тяжко страдало теперь и его самолюбие. Во всех этих препятствиях, в сопротивлении, в самом бегстве Лигии было для Виниция нечто непонятное, какая-то загадка, над которой он мучительно ломал себе голову. Он чувствовал… что он Лигии не был безразличен. Но если так, почему ж она предпочла скитания и нищету его любви, его ласкам, пребыванию в его роскошном доме? Ответа на этот вопрос он не находил, только мало-помалу начинал смутно ощущать, что между ним и Лигией… существует различие и непонимание, глубокое, как пропасть, которую ему не под силу заполнить и сгладить… В душе его рождалось смутное предчувствие, что именно это учение, это неведомое ему, загадочное почитание Христа создало преграду между ним и Лигией, — и он начинал страшиться этого учения и ненавидеть его… Любая другая женщина, которую он знал, могла стать его любовницей, но эта христианка могла быть только его жертвой».
Герой оказывается перед выбором: добиться своего на краткое время, понимая, что в его доме Лигия очень скоро умрет от горя и стыда и он потеряет ее уже навеки, или изменить себя, приняв учение, в которое она верит. Причем он понимает, что просто разрешения держать крест среди других изображений богов в домашнем ларарии и время от времени молиться «своему Богу» ей будет мало. Он убеждается в том, что у этой девушки, в отличие от развратных матрон, приближенных Нерона, есть душа. И эта душа будет принадлежать ему только тогда, когда его душа будет принадлежать Христу.
Лигия «прониклась новым учением настолько, что оно заменило ей дом, семью, утраченное счастье и сделало ее одной из тех дев-христианок, которые впоследствии изменили старую душу мира», но изменили — как мы видим из нашего романа — не только подвигами мученичества или монашеского аскетизма, но и тихим, незримым подвигом любви, в том числе любви домашней, семейной, ибо, по слову апостола, «неверующий муж освящается женою верующею» (1 Кор. 7. 14). «Виниций сыграл слишком большую роль в ее судьбе, слишком много для нее значил, чтобы она могла о нем попросту забыть. Она думала о нем целыми днями и не раз просила Бога послать ей случай, когда бы она, вдохновленная новым учением, могла отплатить юноше добром за зло, милосердием за преследование, переубедить его, привести к Христу и спасти».
Бог посылает ей эту возможность. Столкнувшись с непоколебимым упорством любимой девушки, Виниций начинает задумываться о его причинах, пытается их понять. «В нем крепла уверенность в том, что против ее религии и он, и его отвага, его сила — ничто, и тут он беспомощен. Этот римский военный трибун, убежденный, что сила меча и кулака, овладевшая миром, всегда будет им владеть, впервые в жизни увидел, что может существовать что-то еще, кроме этой силы, и с изумлением задавал себе вопрос: что же это?» Однако узнать — не значит понять, а понять — не значит принять. Путь к вере тернист и неровен. На нем столько же взлетов, сколько и падений, столько откровений, сколько искушений.
Он пытается похитить Лигию у христиан — и оказывается тяжело раненным на ее попечении. «Ему очень хотелось ее поблагодарить — с глубокой нежностью и еще с каким-то чувством, настолько ему незнакомым, что он и назвать его не мог, а была это просто покорность… радость смешивалась у него со страхом потерять то, что он обрел, и страх этот был так велик, что, когда Лигия опять поднесла ему воду и его охватило желание сжать ее руку, он побоялся это сделать, да, побоялся, — он, тот самый Виниций, который на пиру у императора насильно лобзал ее уста, а после ее побега клялся, что потащит ее за волосы в кубикул или прикажет стегать плетью».
Получив от апостола Петра благословение на брак с Лигией, он, «потомок квиритов, до недавних пор не признававший в чужеземце человека, схватил руку старого галилеянина и в порыве благодарности стал ее целовать».
Но старый мир, старый образ жизни, свойственные ему страсти и привычки не отпускают Виниция. Соблазн силы чередуется с соблазном разврата. Не будучи в состоянии сразу стать христианином и получить Лигию, он пытается забыть ее то в объятиях Хрисотемиды, бывшей возлюбленной его дяди и друга Петрония, то на роскошном пиру у императора. Но семена христианства, посеянные и проповедью апостола Петра, и влиянием Лигии, уже начинают давать свои всходы: «Минуту назад он сам хотел испить из этой чаши и участвовал в этом разгуле чувственности и бесстыдства, а теперь отвращение и ужас сковали его. Он задыхался от омерзения, грудь его томилась по чистому воздуху, глаза — по звездам, не затемненным густою листвою этой страшной рощи, и он решил бежать». И он сам — не под влиянием внешних запретов, налагаемых религией, а именно САМ, по собственному внутреннему выбору, из нравственной брезгливости — отказывается от разврата.
Еще более страшный соблазн — соблазн добиться своего силой: «Кровь ударила в голову Виницию. Искушение еще раз сотрясло все его естество… уж если он возьмет к себе Лигию, кто сможет ее отнять у него? Если он сделает Лигию своей любовницей, что ей останется, как не смириться с этим, смириться навсегда? И пропади пропадом все эти вероучения! Что ему тогда христиане с их милосердием и с унылой их верой? Не пора ли освободиться от всего этого? Не пора ли начать жить, как живут все? Что потом сделает Лигия, как она приведет в согласие свою участь и свою веру, это уже не важно. Какое это имеет значение! Главное, она будет ему принадлежать, и это случится уже сегодня. И еще неясно, устоит ли в ее душе вера перед новым для нее миром, миром наслаждений и восторгов, который ей откроется».
Справившись с этим искушением, Виниций, тем не менее, совершает роковую ошибку — срывает досаду за свои колебания на том, от кого искушение исходило, и тем участвует в завязке последующей трагедии, благодаря которой он, впрочем, окончательно укрепится в вере.
Героическая история мучеников эпохи Нерона врывается в повествование тогда, когда, казалось бы, сюжет уже исчерпан: Виниций стал христианином, и брак его с Лигией благословлен апостолами. Но некоторые давние события, причиной которых когда-то, по неведению, был наш молодой патриций, приводят Лигию в темницу и обрекают на мучения. Только чудо спасает ей жизнь. И то же чудо окончательно укрепляет в вере самого Виниция.
Но история главных героев почти теряется перед величием подвига несметного сонма мучеников. Умный и ироничный Петроний замечает: «Тигеллин смеялся, когда я уверял, что они защищаются, а теперь я скажу больше: они побеждают!.. Если вы полагаете, что после каждого зрелища не прибавляется христиан, тогда вам с вашим знанием Рима лучше стать лудильщиками или пойти в брадобреи — это поможет вам лучше узнать, что думает народ и что делается в городе».
Действительно, прежние гонители сами идут на мучения. Одной из главных побед новой веры в романе становится обращение грека Хилона — профессионального предателя и шпиона, беспринципного негодяя, который, даже тесно общаясь с христианами и получая от них незаслуженные благодеяния, не был тронут их верой и стал одним из главных их преследователей в свите императора. Но перед свидетельством невинных страдальцев не может устоять даже он — так, что не только раскаивается во всей своей предшествовавшей жизни, но и сам принимает мученическую кончину.
Но не только мученичество свидетельствует в романе о Христе. Счастливый брак Виниция и Лигии символизирует рождение совсем новой семьи, семьи — домашней Церкви, основанной не на преходящих чувствах, а на незыблемом основании любви Христовой. Эпоха гонений проходит, а любовь во Христе и тихое счастье, основанное на единении душ, остается. И писатель утверждает, что христианство — не только путь огненного мученичества, но и путь тихих радостей, правда, завоеванных дорогой ценой.
Однако свидетельство апостолов и свидетельство мучеников побеждает не всех. Не только патологически порочные Нерон и его приближенные не желают принять новую веру. Не способен к ней оказывается и утонченный эстет Петроний, для которого внешняя красота значит слишком много и нередко стоит выше понятий добра и зла.
Его не трогают даже слова самого апостола Павла: «Ведь вы не уверены ни в ваших властителях, ни в ваших отцах, ни в женах, ни в детях, ни в слугах! Весь мир дрожит перед вами, но и вы дрожите перед собственными рабами, ибо знаете, что они в любой час могут восстать против вашего гнета, начать жестокую борьбу, как делали уже не раз. Ты богат, но ты не знаешь, не прикажут ли тебе завтра расстаться с твоим богатством; ты молод, но, возможно, завтра тебе придется умереть. Ты любишь, но измена подстерегает тебя; тебе нравятся виллы и статуи, но завтра тебя могут изгнать в пустыни Пандатерии; у тебя тысячи слуг, но завтра эти слуги могут пустить тебе кровь. И если это верно, то как же можете вы быть спокойны, счастливы и жить в радости?»
«Так, о Лигия, говорил Павел, — пишет невесте Виниций, — а Петроний ответил: “Это не для меня”, и, притворяясь, будто хочет спать, удалился, сказав еще на прощанье: “Предпочитаю твоему учению мою Эвнику, иудей, но я не хотел бы состязаться с тобою на трибуне”».
Но мир, не обновленный новой верой, обречен. Это глубокое убеждение автора. Обращение Хилона говорит о том, что скорее явный враг может быть побежден любовью во Христе, чем равнодушный, пусть даже внешне доброжелательный сторонний наблюдатель.
«Тебе, carissime, кажется, — пишет Петроний Виницию, — что ваш Олимп еще выше, и, стоя на нем, ты мне кричишь: “Взойди, и ты увидишь такие пейзажи, каких до сих пор не видывал!” Возможно. Но я отвечаю тебе: “Друг мой, у меня нет ног!”… Ваше учение не для меня. Мне любить вифинцев, которые носят мои носилки, египтян, отапливающих мои бани, Агенобарба и Тигеллина? Клянусь белыми коленами Харит, что, даже если бы я хотел, все равно не сумею. В Риме найдется не менее ста тысяч человек, у которых либо торчащие лопатки, либо толстые колени, либо иссохшие икры, либо круглые глаза, либо чересчур большие головы. Прикажешь мне также и их любить? Где же мне взять эту любовь, если я не чувствую ее в сердце? А если ваш бог хочет, чтобы я их всех любил, почему ж он, будучи всемогущим, не дал им форм таких, как у Ниобидов, которых ты видел на Палатине? Кто любит красоту, по одной этой причине неспособен любить безобразие… И/если бы я даже захотел идти туда, куда ты меня зовешь, я не могу. А так как я и не хочу, то дважды не могу. Ты, как Павел из Тарса, веришь, что когда-нибудь по ту сторону Стикса, на полях Елисейских, вы увидите вашего Христа. Превосходно! Пусть тогда он сам тебе скажет, принял бы он меня с моими геммами, с моей мурринской чашей, и с изданиями Сосиев, и с моей Златоволосой. При мысли об этом, дорогой мой, меня разбирает смех — ведь даже и Павел из Тарса говорил мне, что ради Христа надо отказаться от венков из роз, от пиров и наслаждений. Правда, взамен он сулил мне другое счастье, но я ему возразил, что для этого другого я слишком стар и что глаза мои всегда будут любоваться розами и запах фиалок также будет мне всегда приятней, нежели вонь грязного “ближнего” из Субуры… Вот причины, по которым ваше счастье не для меня… Я жил, как хотел, и умру, как мне нравится».
Петроний уходит из жизни не только потому, что в дворцовых интригах он был побежден коварным Тигеллином. Его поклонение красоте, безотносительно к нравственному наполнению этой красоты, неуместно в мире, где все тяготеет к двум полюсам: со Христом или против Христа. Он не холоден и не горяч, а судьба «теплохладных» в эту эпоху определилась раз и навсегда.
«Петроний становился все бледнее и, когда умолкли последние звуки песни, еще раз обратился к своим гостям:
— Друзья, признайтесь, что вместе с нами погибает...
Закончить он не смог — рука последним движением обняла Эвнику, потом голова откинулась на изголовье, и он скончался.
Однако гости, глядя на эти два мраморно-белых тела, подобных дивным статуям, поняли его мысль — да, с ними погибало то единственное, что еще оставалось у их мира: поэзия и красота».
Так завершаются две главные истории любви в романе: любовь Виниция и Лигии воплощается в семье – домашней Церкви, а любовь Петрония и Эвники кончается красивой и романтичной смертью героев. Но при всем внешнем обаянии приведенной здесь сцены их гибели нельзя забывать, что любовь христианки Лигии животворит и спасает горячего и страстного Виниция, дарит ему небывалую свободу духа, тогда как любовь теплохладного Петрония губит прекрасную и верную Эвнику. Их история начинается с того, что девушка-рабыня страстно обнимает статую своего господина, словно сливаясь с камнем и согревая его своим теплом, а кончается тем, что она, будучи освобождена Петронием, продолжает считать себя его рабыней и сама становится подобна статуе, умирая вместе с ним.
